Зачем-то строил взвод замполит. Он редко занимался личным составом, даже если был, как сейчас, дежурным по роте. Взвод две недели назад вернулся с полковых учений, итоги были уже подведены. Кто-то получил лучшее из поощрений - отпуск на родину. Обещан он был и сержанту Дубцову, который оставался за старшего на всё время учений. Длились они около месяца, остатки взвода - в основном отделение Дубцова и несколько забракованных по нездоровью - исправно ходили в наряды по роте, по кухне, в караул, несмотря на слишком малую численность. Обещанный отпуск нельзя было не дать Дубцову, но вместо оного его поощрили благодарственным письмом на родину. Родителям - да, приятно: хорошего, выходит, вырастили сына. Но ему-то какая радость? Он уже было наметил, как проведёт отпуск: помимо родителей навестит Раифа и - обязательно, непременно - Алку.

Алка, Алка! Она грозилась приехать к нему сюда, в Сибирь, ещё на присягу, но не приехала до сих пор, хотя прошло уже полтора года. До Дубцова доходили противоречивые слухи. Верный друг Раиф, сокурсник по институту и сосед по комнате в общежитии, писал, что ничего компрометирующего её не замечал. Несколько раз видел, в том числе на дискотеке, - и всегда она была не с парнем, а с девчонками. Он же сообщил в письме, что Алка совсем расцвела, стала головокружительно красивой. Какова причина? - задался вопросом Дубцов, долго и много думал и склонился к мнению, что это неспроста, кто-то у неё есть. Письма от неё приходили всё реже и становились раз от раза суше, более отвлечёнными, чужими. Оно и понятно: Дубец, как называл его иногда  в шутку Раиф и остальные друзья-приятели, пожалел Алку, не тронул, отбывая в армию, и у неё остался выбор доверить себя кому-то другому.

Когда зародились сомнения, Дубцов стал снова и снова прокручивать в памяти сцену прощания.

Прощания собственно не было. Был ресторан, с последующим всеобщим братанием друзей Дубцова и подруг Алки в соотношении два к двум. Потом всей толпой в троллейбусе отправились на железнодорожный вокзал - сажать бедолагу Дубцова в поезд: он уезжал домой и оттуда в армию на два года, а они все оставались на воле, на гражданке.

В троллейбусе одна из подруг Алки тихая и незаметная Ленка внезапно заплакала, жалея Дубцова, прижалась к нему щекой, на что Алка немедленно отреагировала словами несогласия, возмущения даже:

- Ты чего?! Это не ты, а я должна плакать.

«Что же ты не плачешь?» - захотелось тогда спросить Дубцову. Но он почему-то смолчал. Дубцов запомнил ту Алкину фразу дословно. Сейчас он взвешивал её на колеблющихся чашах, и всё не мог привести весы в равновесие. Она была ему не слишком дорога - Алка. Но он был воспитан родителями так, что если уж заводить отношения с девушкой, то только всерьёз, с последующей и неизбежной женитьбой. Вот ещё почему Дубцов не находил себе места, думая об Алке.

Вспомнилась вторая подруга Алки Ирка, рослая и решительная. Она напрямую одёрнула Алку, сказав: «Пусть плачет. Что тебе, жалко?» Дубцов ещё тогда подумал, что выбрал, похоже, самую худшую из трёх подруг, и эта мысль теперь не давала ему покоя.

Он и команду-то «Строиться!» услышал не сразу. Впрочем, отдавать команды замполит не умел. Не было у него ни зычного голоса, ни внушительной наружности. Маленький ехидный человечек с вечно смеющимися хитренькими глазками, он не пользовался уважением ни среди офицеров, будучи уже старлеем, ни среди рядового и сержантского состава. Даже молодые солдаты, недавно прибывшие с гражданки, зелёные, не говоря уже о черпаках, отслуживших год, и тем более старослужащих, или дедов, кому до дембеля оставалось всего полгода, - никто не хотел и не спешил подчиняться ему - тем паче сейчас, когда у всех личное время, и все заняты каким-то своим делом, будь то стирка хэбэ, подшивание подворотничка или письмо домой. Чуть ли не по одному и чуть ли не за руку вывел замполит солдат и сержантов взвода из спального расположения на центральный проход между специально отдалёнными друг от друга рядами двухъярусных кроватей по одну и другую стороны казармы.

- Сейчас комроты придёт! - желая припугнуть взвод, возвестил замполит, и все только теперь стали искать себе место в хаотичном строю. Сумятица - и из хаоса  образовались довольно ровные две шеренги. Дубцов, как и положено деду, встал в заднем ряду.

Упоминание комроты подействовало и на него. Командир роты волен казнить и миловать, он уполномочен подписывать все рапорты, о поощрении и наказании, включая отпуск на родину или арест на несколько суток с содержанием на гауптвахте.

Замполит знал, чем грозил. Знал он и пунктуальность комроты: тот прибыл в расположение взвода, не заставив ждать себя больше минуты.

- Равняйсь! - вялым голосом подал команду замполит, но взвод всё равно подровнялся в строю. Каждый, кроме правофланговых, одновременно с остальными повернул голову вправо, приподняв подбородок, и уважительно замер, ожидая следующей команды.

- Смирно! - так же невнятно скомандовал замполит.

Все, тем не менее, вернули голову в исходное положение, от кого это требовалось, и теперь весь строй, обе шеренги смотрели прямо перед собой. Молодые при этом втянули живот в себя и слегка выставили грудь вперёд. Черпаки и деды не стали вытягиваться в струнку и стояли с расслабленными коленями. В заднем ряду их не было видно, и подобная свобода всегда сходила им с рук. Сошла и сейчас.

Замполит подал следующую, третью по счёту команду, которую не стали выполнять даже молодые, поскольку в Уставе она есть, а выполнить её трудно, почти невозможно - по крайней мере, всем и одинаково.

- Равнение на середину! - прозвучала команда, и замполит, словно приказав это себе самому, зашлёпал, пытаясь идти строевым шагом, по косой по направлению к комроты, стоящему перед взводом в 2-3 метрах от передней шеренги и немного в стороне от её центра. Шагать было тем труднее, что правая рука была согнута в локте и приложена к виску, как того требует в аналогичных случаях Устав строевой службы.

Дошлёпав до командира, замполит остановился. Тот взял под козырёк, выражая готовность принять доклад. И замполит затараторил свой рапорт:

- Товарищ командир роты! Четвёртый взвод по вашему приказанию построен. Дежурный по роте старший лейтенант Музафаров.

- Вольно! - скомандовал комроты.

Замполит продублировал команду, но легче от этого взводу не стало. Для чего построили взвод? - возник перед каждым вопрос. Ничего особого за день вроде бы не случилось. Ради чего командование отнимает сейчас у подчинённых личное время?

Недоумение, вместе с паузой, возрастало. Между тем комроты молчал. Замполит тоже. Его глазки, как обычно, смеялись. Мужественное же лицо комроты омрачала какая-то забота.

Наконец командир нарушил молчание, повернувшись к старлею, вставшему после доклада рядом с ним:

- Давайте вы сами, зам по политчасти! - как-то не по-командирски  распорядился он, и замполит начал свою не пламенную речь, обращённую к взводу:

- Все вы знаете итоги учений...

В строю многие переглянулись: к чему он это? Зачем? Недоумевал и Дубцов. Он ни сном, ни духом не подозревал, что из-за него вся эта каша.

- По возвращении с полигона, - продолжал замполит, - лучшие из вашего взвода получили поощрение, в том числе сержант Дубцов.

- А при чём здесь я? - не удержался от реплики, услышав свою фамилию, Дубцов. Он чувствовал какой-то подвох в словах замполита, и не хотел ронять себя перед взводом.

- При том, Дубцов, - повёл напрямую воспитательную работу зам по политической части. - Тебя поощрили благодарственным письмом на родину, а ты вместо того, чтобы служить так же хорошо, как раньше, и даже лучше, стал спустя рукава исполнять свои обязанности командира отделения.

- Мне обещали отпуск, а дали письмо, - попытался оправдаться Дубцов - и, прежде всего, перед комроты.

Командир роты, дотоле молчавший, неожиданно напомнил о своём присутствии опальному сержанту:

- Вместо родины, Дубцов, ты можешь отправиться сейчас на гауптвахту, - пригрозил он и почти сразу уже мягче прибавил:

- О нём ходатайствуют. А он?!

У Дубцова резко и больно засосало под ложечкой. С замполитом он давно в контрах. Музафаров родом из Башкирии, как и Дубцов. Земляк, а вот же - подменил отпуск письмом, теперь снова чего-то лишает. Какая подлянка на этот раз?

Замполит помалкивал, соблюдая субординацию.

- Продолжайте, заместитель командира по политической части! - вернул Музафарову слово командир роты, подчеркнув значимость не человека, а должности.

Замполит с готовностью и предвкушением чего-то неординарного расстегнул свою офицерскую сумку, висевшую у него на боку, и с интригующим видом извлёк из неё обычный на вид конверт.

Все недоумевали, переглядываясь. Дубцов больше всех.

- Видите этот конверт? - спросил замполит с лицом победителя, покровительственно обращаясь ко всему взводу.

- Видим, - ответил за всех кто-то из черпаков, кто посмелей.

- Это письмо из института, в котором учился Дубцов, - приоткрыл завесу тайны Музафаров и расплылся в вечно смеющейся своей и интригующей улыбке.

Едва ли не все в строю обернулись на Дубцова.

Тот пришёл в совершенную растерянность. Какое письмо могло прийти к нему из института? Кому он там нужен? Дубцова отчислили  за хулиганское поведение, а точнее за драку, в которой избили председателя студсовета. Кто может ходатайствовать и для чего?

Выдержав паузу, Музафаров с многозначительными остановками продолжил:

- Деканат просит... отпустить сержанта Дубцова... на учёбу... как можно раньше... чтоб он мог, не теряя года... восстановиться на факультете уже осенью. - И сплошным текстом прибавил:

- Сейчас, напомню, июль.

Внутри у Дубцова всё оборвалось. Это крах. Он не только не побывал в отпуске, но и не видать ему института до следующего календарного года. Учёба начинается в сентябре, тогда как дембель - в конце октября и может продлиться до 31 декабря включительно. Так - демобилизацией  перед самым Новым годом - наказывают в армии провинившихся. Подобное могло грозить и Дубцову. Он понимал это.

Кошки скребли на душе.  От того, что ничего нельзя было исправить.

Однако замполит так не считал. Комроты, возможно, также. Потому что они обменялись взглядами, и замполит иезуитски возвестил:

- Командование пойдёт Дубцову навстречу, если он пообещает служить вновь исправно и хорошо.

Наступила тишина. Все ждали ответа Дубцова. Что-то подмывало его пообещать, ведь можно и не сдержать слова. Однако не так был воспитан Дубцов книжками, родителями и учителями, чтобы не быть верным собственному обещанию.

- Я не стану меняться в какую-либо сторону, - выдавил из себя, понурясь, Дубцов.

Ему представился его предстоящий новогодний вечер: вокзал, толчея, в лучшем случае - купе в плацкартном вагоне, чужие, не знакомые люди. И он против воли промямлил:

- Я и так нормально служу.

- Нет, ты стал исполнять обязанности спустя рукава, - тотчас парировал замполит.

Быть бы ему занудным прокурором, если бы судьба не занесла его в ряды Вооружённых сил.

Кто-то из стариков тем временем крикнул в защиту Дубцова:

- Он дед. Ему так положено по Уставу деда.

В строю засмеялись. Едва не весь взвод. Даже Дубцов улыбнулся. Комроты тоже.

Но он же, командир роты, неожиданно для всех вдруг вызвал Дубцова из строя. Сержант подчинился приказу и выполнил его молодецки, легко и умело, с малой толикой стариковства, не одобряющего чеканный шаг, услужливость, рвение.

Дубцов стоял теперь перед строем. Комроты разглядывал его, как если бы смотрел через лупу, но разве что не прищуривал глаз.

В мозгу у Дубцова запрыгала мысль: зачем комроты вызвал его из строя? Робко-робко затлела надежда, что командир волей руководителя сейчас восстановит справедливость, выдав в виде досрочного дембеля моральную компенсацию за не состоявшийся отпуск.

Дубцов осторожно поднял глаза на комроты. Сержанту показалось, что командир колеблется, не зная, как поступить.

Однако Дубцова подстерегало разочарование. Потому что комроты безапелляционно спросил:

- Что вы скажете сейчас, перед строем?

Возможно, тем самым комроты давал всё-таки шанс упрямому и горделивому сержанту, но тот не захотел или не смог принять компромисса.

- Я всё уже сказал, товарищ командир, - последовал от Дубцова ответ.

Услышав это, комроты шумно вздохнул, велел Дубцову становиться в строй и, когда тот выполнил приказание, распустил взвод, скомандовав зычно и бесповоротно «Разойдись».

Предоставленные себе, все занялись своими делами. Попытался и Дубцов. Но всё валилось у него из рук. Упущенный шанс не давал покоя.

Немного успокоившись, Дубцов неожиданно для самого себя вдруг задался вопросом, как такое письмо вообще могло прийти к нему в армию,  ведь он ушёл из института не по своей охоте? Дубцов терялся в догадках, перебирал варианты, и ни один из них не подходил: ни деканат, ни лично декан, ни куратор, ни даже староста группы, с кем у Дубца были тоже не самые лучшие отношения, - никто, ровным счётом никто не был заинтересован в его восстановлении в вузе, тем более досрочным порядком.

Перебрав вроде бы всех, Дубцов на минуту подумал об Алке и Раифе. И, подумав, исключил их из списка. Алке было слабо уже потому, что она не стала бы просить, дабы не навредить себе. Что касается Раифа, то он-то точно мог. Только вот кто пойдёт навстречу простому студенту, даже если это Раиф Сафин, один из лучших в институте, к тому же чемпион среди вузов по каратэ?

Вопрос разрешился лишь по возвращении Дубца на гражданку. Поезд из Сибири шёл через город, где учился Дубцов. Был ноябрь, 4-е число. Первая партия дембельнулась в конце октября. Туда включили одну лишь элиту, в кавычках и без - имеющих волосатую руку и действительно заслуживших. Так что Дубцову сильно повезло со вторым потоком. Впрочем, дело не в везении: сжалился либо земляк замполит, либо командир роты. В противном случае сержант Дубцов отбыл бы на гражданку не раньше декабря, поскольку своего отношения к служебным обязанностям он не изменил. Кто бы то ни был, замполит или комроты, Дубцов обоих воспринимал теперь с благодарностью. Армия не детский сад. Там должна быть дисциплина. И офицеры обязаны поддерживать её любым путём, кнутом и пряником, в том числе таким, когда пряник сначала отнимают, а потом всё-таки дают.

В дембельской шинели и парадном кителе с аксельбантами Дубцов прямо с поезда отправился в общежитие института. Время было позднее, магазины закрыты, но таксист не только довёз до места, но и порадел с бутылкой. Дубец рассчитывал застать Раифа в общаге, а какие посиделки без водки, спустя два года, когда встречаются два закадычных друга?!

Предчувствие не обмануло Дубцова. Раиф был у себя в комнате и к тому же не спал, несмотря на позднее время. Отворив на стук дверь, он замер на секунду, вглядываясь в лицо, и, узнав Дубцова, закружил его, как младшего брата, по комнате. Это была его естественная реакция на неожиданную радость - приезд давнего и верного друга. Потом они поздоровались за руку, обнялись, хлопнули ладонью о ладонь, и не вдруг поверили, что происходящее реальность, что два года прошли и Дубцов вернулся на гражданку, что он снова свободен и принадлежит самому себе.

Дубцов вынул из дембельского чемодана бутылку, Раиф сообразил на стол, и посиделки начались. Тут-то и выяснилась история с досрочным вызовом в институт. Письмо организовал Раиф. Для этого ему пришлось подобраться к молоденькой секретарше в деканате и даже охмурить её. Спортсмен и красавец, он справился с задачей довольно быстро. Потом секретарша втихаря предоставила ему фирменный бланк с печатью и такой же конверт. Раифу оставалось только вписать текст и отправить письмо.

- Что же ты не предупредил? - не удержался, упрекнул Раифа Дубец.

- Я сомневался: дойдёт ли? Пропустит ли ваша военная цензура?

И Дубцов вспомнил давнюю свою обиду, как плохо он расстался с институтом, как проклинал его за то, что сам же и вылетел из него, т.е. перекладывал вину с больной головы на здоровую.

- Не унывай! - сказал ему тогда Раиф. - Вернёшься и доучишься. Я постараюсь ускорить твой дембель.

Дубец не придал значения этим маловероятным словам и, видимо, поэтому не запомнил их. Другое дело Раиф: он не только не забыл своего обещания, но и осуществил его, превратил в реальность.

Если есть на свете мужская дружба, то это как раз и именно она! Раиф и Дубец первым тостом за неё и выпили и ещё за встречу, громко чокнувшись гранёными стаканами за неимением рюмок.

Дубцов с отвычки  сразу же захмелел. Вспомнилась Алка. Он спросил Раифа про неё, не без иронии и сарказма, но тихо и грустно, вероятно предвидя развязку:

- Как там моя не наречённая невеста?

Вместо ответа Раиф отвёл глаза.

- Всё так плохо, да?

Раиф кивнул.

- Для неё или для меня?

- Для обоих, если ты любил её, - ответил Раиф. - Плохо для тебя одного, если не любил.

- У неё другой? - почему-то заморгал часто-часто Дубцов. Видно, подступила к горлу обида, а она нередко вызывает слёзы на глазах.

Раиф снова молчаливо кивнул.

- Но ты же писал, что у неё никого нет.

- Я думал: это ошибка. Я думал, поймёт: обозналась.

- Выходит, не обозналась?

- Выходит, нет. Я часто вижу их вместе. По-моему, он даже ночует у неё.

- Разве она в комнате одна?

- Одна. Она Ирку к Ленке переселила. Помнишь Ленку? Она тебя в троллейбусе провожала, вместе с остальной нашей компанией?

- Помню.

- Поцеловала ещё.

- И Ирку помню. Высокая, смелая. А Ленка тихая и скромная.

- Ирка числится у Алки, а живёт в комнате у Ленки.

- Ловко придумала. Стерва!

Обозвав свою бывшую, Дубцов налил по порции водки себе и Раифу, опрокинул в рот всё содержимое своего стакана и даже не поморщился.

- Не переживай, Дубец. На твой век девок хватит, - сказал, утешая, Раиф и тоже заглотил зелье.

- Я тоже так думаю. Но всё равно обидно.

Сказав это, Дубцов сглотнул. Откуда-то выкатилась и поползла по щеке гвардии сержанта запаса слеза.

- Брось, Дубец. Она того не стоит.

- Я знаю.

Дубец вытер слезу, размазав её по щеке.

- Два года, Раиф, - сказал он, - это очень много и долго.

- Много или долго? - захотел уточнить Раиф. Он представил себя на месте Дубцова и передёрнулся.

- И много, и долго, - ответил Дубцов. - Зимой, ещё первой зимой она прислала мне свою фотографию. На снимке помимо неё эта самая Ирка, которую она к Ленке сселила.

- А я, болван, к Ирке клинья подбивал. - Раиф пытался шутить, желая поднять настроение другу.

Шутка не подействовала.

-  Сняты они обе в лыжных костюмах, и у обеих в руках упёртые в снег лыжи, - продолжал Дубцов. - В углу фотографии  надпись: база отдыха «Сосновый бор».

- Какая, говоришь, база?

- «Сосновый бор».

Раиф встрепенулся:

- Там она его и подцепила - Алка.

- Кого его?

- Того, который с ней и сейчас. Его папаша там директором базы. Оставил их даже на повторный заезд.

- Ещё, поди, и бесплатно?

- Скорее, так. Насколько знаю от Ленки.

- Каким местом заработала льготу?

- Понятно, каким.

- Действительно, база отдыха. Уж отдохнула, так отдохнула!

- «Сосновый бор»!

- Не заблудилась в трёх соснах.

- От слова «блуд».

 Раиф налил себе и Дубцову. Они выпили, без тоста и не закусывая.

- Бабы стервы, - сказал Раиф. - Но у них физиология такая. Им замуж нужно, рожать нужно.

- Пусть выходят и рожают, - вяло отозвался Дубцов.

- Проблема в том: не каждую берут.

- Эта нашла. - Дубцов уже не мог называть Алку по имени, не поворачивался язык.

- Порадуйся за неё. Так-то она симпатичная деваха. Красивых детей родит.

- В красоте мало проку.

- Не скажи. Ты ведь выбрал Алку, не Ленку.

- Дурак был.

- Не поздно исправить ошибку.

- В каком смысле?

- Ленка свободна. Хорошая баба. Мы с ней, где ни пересечёмся, всегда поболтаем о том, о сём. С Иркой не так. Ирка себе на уме.

- Вот и женись на Ленке.

- А ты?

- Не надо мне их.

- Так уж и не надо? Два года голой бабы не видел.

- Не видел и одетой. На точке служил.

- Вот видишь! Махнём на дискач? Тряхнёшь стариной?

- Нет. Не хочу.

Сказав это, Дубцов поднялся, подошёл к своему чемодану и стал в нём что-то искать.

- Чего ты ищешь? - спросил Раиф.

- Привет из «Соснового бора».

- Фотографию, что ли?

- Угадал.

Дубцов не без труда вытащил из чемодана тяжёлый свой дембельский альбом и взгромоздил его на угол стола. Альбом был обшит жёлтым бархатом. Обложку украшала гвардейская лента, наклеенная во всю ширину страницы параллельно краю. Поверх неё был прикреплён гвардейский знак.

Дубцов перелистнул несколько картонных страниц, начав с конца, и взору открылся самый дорогой для любого солдата раздел, ибо он посвящён близким людям - родным, друзьям, любимой девушке - всем тем, кто скрашивает солдатскую жизнь, помогает преодолевать тяготы и невзгоды армейской службы. Большими накладными буквами на странице значилось: «Они нас ждут». Раиф прочитал надпись, перевёл взгляд на размещённые ниже фотографии. На одной из них узнал себя в тренировочном кимоно и почти сразу Алку на злополучном том снимке  - в лыжном костюме и с лыжами в руках, упёртыми в снег.

Дубцов стоял здесь же, у края стола, и смотрел на это же фото.

- Смотри, какие глаза! - вдруг вымолвил он.

- Какие? Не вижу, - отозвался Раиф, не желая причинить боли другу.

- Так смотрит нашкодившая кошка, полагая, что следы преступления ею надёжно заметены.

- А ты знаешь, похоже! - не смог не согласиться Раиф.

Напрасно он это сделал. Потому что Дубцов поддел фотографию ножом с одного из углов, затем так же ловко отделил от страницы и без жалости разорвал сначала  на две части, затем на четыре...

Раиф остановил его:

- Оставь хотя бы Ирку.

Дубцов отдал Раифу то, что осталось от Ирки на снимке, и спросил:

- Для чего тебе она?

- Вручу при встрече.

- Для чего вручишь?

- Чтобы знала, что с ними бывает, когда они неверны.

- Это может подействовать?

- На неё может.

- Зачем тебе это?

- Глядишь, не ранит кого-нибудь как тебя.

- Сомневаюсь. Они все подло устроены.

- Ленка не такая. Вот на ком можно жениться! Она никогда не продаст, не предаст.

- Ой ли? Просто у неё ещё не было шанса.

- Может, ты и прав.

Взяв ножницы, Раиф подровнял края у остатка от фотографии и положил его во внутренний карман своего моднючего пиджака, висевшего в стороне на спинке свободного стула.

Дубцов оставался стоять перед раскрытым дембельским альбомом. Зияло пустотой место без фотографии.  Дубцов всё смотрел и смотрел на него. Он был похож сейчас на обиженного подростка, которого поманили конфетой, а сунули в руку камень.

На другой день Дубцов уехал, перекомпасировав свой воинский билет на ближайший поезд до дома. Раиф хотел проводить его, но Дубец отказался. Не стал он и восстанавливаться в институте. Как Раиф ни уговаривал его, ответ был один: не хочу видеть её. Он имел в виду, конечно же, Алку.

В свою очередь Алка, узнав от Раифа о приезде Дубцова, спросила:

- Как он выглядит? Каким стал?

Раиф ответил, что Дубец нисколько не изменился. Если не считать того, что стал кое-что понимать в женской сущности и женском непостоянстве.

Алка хмыкнула, давая понять, что она тоже шита не лыком.

Раиф спросил её: зачем она лгала Дубцову? Та ехидно ответила словами самого Раифа:

- Женская сущность. Женское непостоянство.

На этом она прекратила всяческое общение с Раифом, что не вызвало у него огорчений, скорее напротив.

Все четверо - Раиф, Алка, Ленка, Ирка - благополучно закончили институт и разъехались кто куда. Дубцов некоторое время ещё ненавидел женщин. Потом оторопь прошла. Он плавно и неторопливо женился. Работает, странно или нет, таксистом и говорит, что счастлив. Раиф был у него на свадьбе и вынес оттуда вывод, что это похоже на правду и что письмо с гражданки никак не повлияло на его судьбу.