Жанр: драма                                                                                                      

 

Современный вариант «Моцарта и Сальери» -  с той разницей, что это не маленькая трагедия, как у Пушкина, а полноформатное драматическое произведение. В качестве двух главных персонажей также взяты реальные люди, но не музыканты, а писатели. Место действия - областной город, а именно - Уфа. 

 

 

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:                                                                        

 

Роберт Паль;

Татьяна Марковна, его жена;

Борис Пальман, их сын;                                                                

Александр Селютин;

Людмила Валерьевна, его жена;

Наталья, их дочь;

Лилия Валентиновна Езельская, зав. кардиологическим отделением.

 

Действие происходит в начале 2000-х годов, но могло иметь место и сегодня.

 

 

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

 

Осень. Утро. Палата в больнице. В палате Селютин и Езельская.

СЕЛЮТИН. Спасибо, что определили меня в отдельную палату.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Мы всегда идём пациентам навстречу.

СЕЛЮТИН. Я особенный пациент. Это прочитывается в ваших глазах - жалость ко мне.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ну почему? Я смотрю на вас обыкновенно.

СЕЛЮТИН. Вы вынесли мне приговор - 65-летнему старику осталось жить не более трёх месяцев.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Во-первых, вы не старик. На вас ещё заглядываются женщины. Во-вторых, вердикт не мой. Он принадлежит консилиуму.

СЕЛЮТИН. Вели совещание вы.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Это так. Однако я не могу прибавить ни дня.

СЕЛЮТИН. В прошлый раз мне тоже давали всего три месяца. Я прожил одиннадцать лет. Может, отсрочка повторится?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. В прошлый раз я не участвовала в прогнозе. С меня спроса за то быть не должно.

СЕЛЮТИН. Что вы! Какие могут быть обиды! У меня впереди 90 дней жизни и отдельная палата на время курсового лечения - что может быть лучше, чтобы написать завещание, оставить обращение к потомкам?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. У вас проблемные внуки? Делёж из-за наследства?

СЕЛЮТИН. У меня собственные счёты с моей молодостью. Мне надо успеть с нею поквитаться.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Не вполне понимаю вас.

СЕЛЮТИН. Мне нужно кое-что обдумать и записать в тишине отдельной палаты. Для того я и попросил её.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Рада была услужить.

СЕЛЮТИН. Не говорите дочери о моём скором и печальном исходе.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Уже сказала. Семья, считаю, должна знать.

СЕЛЮТИН. Вероятно, вы правы.

 

Езельская уходит. Селютин провожает её до двери, затем останавливается у окна.

                                                         

СЕЛЮТИН (один). Осень! Благодатная пора! - сказал бы Пушкин. Закат всей жизни или текущего года? - говорю я. На всякий случай мне нужно уложиться в три месяца. Реальный срок для написания книги. Начну с предисловия.  (Достаёт бумагу и ручку либо планшет и начинает писать.)

«Все люди боятся смерти. Боюсь её и я. Страшно исчезнуть бесследно, не оставив о себе на земле следа. И след этот должен быть достойным. Достойным уважения, почитания, преклонения. Эта книга мой след. Я делаю шаг. И ещё один, и ещё...»

 

Квартира Селютиных.

Входит Наталья. На входе её встречает мать, Людмила.

ЛЮДМИЛА. Ну что сказали, дочка?

НАТАЛЬЯ. Ничего хорошего, мама.

ЛЮДМИЛА. Всё так плохо?

НАТАЛЬЯ. Диагноз подтвердился.

ЛЮДМИЛА. И-их! Пропали мы с тобой, дочка.

НАТАЛЬЯ. Погоди плакать, мама.

ЛЮДМИЛА. Ой, и что мы будем делать без него, родимого?

НАТАЛЬЯ. Мама, он жив. Хватит причитать.

ЛЮДМИЛА. Ой-ёй-ёй! Ой-ё-ё-шеньки!

 

Полдень. Кабинет в редакции литературного журнала. За столом Борис Пальман. Читает, поправляя, рукопись. Вариант - на компьютере.

Стук в дверь.

БОРИС. Да-да, войдите!

 

Входит Наталья.

 

НАТАЛЬЯ. Здравствуйте! Мне нужен заведующий отделом прозы.

БОРИС. Он перед вами.

НАТАЛЬЯ. И вас зовут?

БОРИС. Борис Пальман.

НАТАЛЬЯ. А разве заведующий не Роберт Паль?

БОРИС. С некоторых пор он главный редактор. А что вы хотели?

НАТАЛЬЯ. Мне папа сказал...

БОРИС. Что сказал вам папа и кто он?

НАТАЛЬЯ. Александр Селютин. Не состоявшийся писатель.

БОРИС. Почему не состоявшийся?

 

Наталья колеблется, говорить или нет.

 

НАТАЛЬЯ. Тридцать лет назад его рассказы зарубил Роберт Паль.

БОРИС. Вы уверены?

НАТАЛЬЯ. Я не могу не верить родному отцу.

БОРИС. Логично.

НАТАЛЬЯ. Он собрал все свои рукописи и...

БОРИС. И сжёг.

НАТАЛЬЯ. И выбросил их с моста в реку.

БОРИС. Бедные рассказы!

НАТАЛЬЯ. Бедная река! Она не виновата, что некий Паль не дал дороги некоему Селютину.

БОРИС. Совершенно с вами согласен.

НАТАЛЬЯ. Можете посмотреть папины рассказы?

БОРИС. Те? Из реки?

НАТАЛЬЯ. Нет, папа написал новые.

БОРИС. Почему же ваш отец не пришёл сюда сам?   

НАТАЛЬЯ. Он в больнице. Папе осталось жить три месяца.

БОРИС. Это резюме врачей?

НАТАЛЬЯ. Да, заключение консилиума.

БОРИС. А что у него, простите, если не секрет?

НАТАЛЬЯ. Сердце. Оно вот-вот остановится.

БОРИС. Опасное дело. Ну давайте рассказы вашего папы.

НАТАЛЬЯ. Вы не потеряете их?

БОРИС. Ну что вы!                                                                                         

НАТАЛЬЯ. Они в единственном экземпляре.                            

БОРИС. Ещё и написаны от руки?

НАТАЛЬЯ. Да.

БОРИС. Вообще-то рукописное мы не принимаем.

НАТАЛЬЯ. Уж сделайте исключение!

БОРИС. Сделаем. Зайдите через недельку - я подготовлю отзыв.

НАТАЛЬЯ. А можете предварительно заглянуть прямо сейчас?

БОРИС. Честно говоря, у нас так не принято.

НАТАЛЬЯ. Я бы дала папе надежду уже сегодня вечером. Или бы лишила её тоже сегодня вечером.

БОРИС. Жестоко в его положении - огорчать.

НАТАЛЬЯ. Но вы же не можете погрешить против истины.

БОРИС. Против истины нет. Хотя ради больного, возможно, даже и стоит.

НАТАЛЬЯ. Вы филантроп?

БОРИС. Я сын своего отца.

НАТАЛЬЯ. А кто ваш отец?

БОРИС. Роберт Паль.

НАТАЛЬЯ. Верните мне рукопись.

БОРИС. Но почему?

НАТАЛЬЯ. Значит, вы тоже забракуете её, как ваш отец.

БОРИС. Не обязательно. В чём-то мы с ним, конечно же, сходимся. Но в литературе, поверьте, наши расхождения огромны. (Смотрит рассказ, читая кусками, и попутно комментирует.) Прекрасное начало. Ёмкая, краткая фраза, задающая тон и ритм всему повествованию.

НАТАЛЬЯ. Папа много учился литературе, занимаясь самообразованием.

БОРИС. А вот тут нежелательный повтор слова. Этого следует избегать в произведении.

НАТАЛЬЯ. Видимо, проглядел. А вы дальше посмотрите.

БОРИС. Чеканная проза. Ваш отец просто мастер стиля.

НАТАЛЬЯ. Я рада. А он-то как будет рад!

БОРИС. Сюжет интригует, захватывает.

НАТАЛЬЯ. У папы всё правдиво. Веришь каждому слову.

БОРИС. И чудесная поэтичная концовка. Можете обрадовать вашего папу. Вероятно, мы опубликуем его рассказы. Если они все такие, как этот, то непременно.

НАТАЛЬЯ. Спасибо, обнадёжили.

БОРИС. А что вы делаете сегодня вечером?

НАТАЛЬЯ. Я? Навещу папу в больнице.

БОРИС. А потом?

НАТАЛЬЯ. А потом буду помогать маме по хозяйству.

БОРИС. У вас частный дом? Куры? Кролики?

НАТАЛЬЯ. Ну, что вы! Обычная многоэтажка. Хотя папа хотел поменять квартиру на частный дом. Мама против.

БОРИС. А сходить в кино или в театр сегодня вечером - у вас нет желания?

НАТАЛЬЯ. Вы приглашаете?

БОРИС. Да.

НАТАЛЬЯ. Как-то неожиданно.

БОРИС. Заодно поговорим об отцах.

НАТАЛЬЯ. О вашем тоже?                                                                           

БОРИС. Мой имеет право ровно такое же.

НАТАЛЬЯ. Ради этого вы меня и зовёте?

БОРИС. Не только. Хотите правду?

НАТАЛЬЯ. Если действительно правда.

БОРИС. Абсолютная. Вы мне понравились. И я не хочу расставаться с вами.

НАТАЛЬЯ. Редакция не самое подходящее место для знакомства.

БОРИС. Соглашусь и тотчас возражу. Мы никогда не знаем, где подстерегает нас счастливый случай. Вдруг это он? Я не хотел бы упустить его.

НАТАЛЬЯ. Папа в не лучшем состоянии, и мне как-то неудобно перед ним.

БОРИС. Это нужно для дела. Для дела вы найдёте время и желание?

НАТАЛЬЯ. Для дела - да.

БОРИС. Вот моя визитка. Вечером позвоните. Конкретнее договоримся о встрече.

НАТАЛЬЯ. Хорошо.

БОРИС. А как вас зовут?

НАТАЛЬЯ. Наталья.

 

Стук в дверь.

 

БОРИС. Это мой отец.

НАТАЛЬЯ. Почему вы так думаете?

БОРИС. Я узнаю его по стуку.

НАТАЛЬЯ. Я тогда побежала.

БОРИС. До вечера! - Открыто. Войдите.

 

Входит Роберт Паль.

 

ПАЛЬ. Вы не один, Борис Робертович? У вас посетительница?

БОРИС. Как видите, Роберт Васильевич. Но она уже уходит. До свидания, Наталья Александровна!

НАТАЛЬЯ. До свидания! (Затворяет за собой дверь.)

ПАЛЬ. Новый крупный прозаик?

БОРИС. Дочь твоего старого знакомого.

ПАЛЬ. Это кого же?

БОРИС. Александр Селютин.

ПАЛЬ. Близко не помню.

БОРИС. Ты изругал его рассказы, и он выбросил их в реку.

ПАЛЬ. А сейчас они всплыли, и дочка их принесла.

БОРИС. Нет. Спустя тридцать лет Александр Селютин предпринял новую попытку, и она оказалась удачной, насколько я успел увидеть.

ПАЛЬ. Так не бывает. Талант даётся сразу. Потом ему неоткуда взяться.

БОРИС. Значит, он у него был. Просто ты не разглядел.

ПАЛЬ. Я?! Через мои руки прошли десятки авторов и сотни текстов. Я вижу талант сходу, на расстоянии.

БОРИС. Это как?

ПАЛЬ. Талантливый автор скромен. Молчалив. Замкнут. У него умные глаза - признак интеллекта. Он никого не расталкивает руками. Спокойно ждёт своей очереди.

БОРИС (шутит). Это прямо про меня или нет?

ПАЛЬ. Ты хороший критик. Но в прозаики не годишься.

БОРИС. Зачем же ты посадил меня возглавлять отдел прозы?

ПАЛЬ. Хороший критик хороший редактор. Будешь готовить рукописи к печати.

БОРИС. Я это и делаю. Также рассчитываю открывать новые имена.

ПАЛЬ. Открытия оставь мне - более опытному старшему товарищу и к тому же главному редактору.

БОРИС. Но ведь рукописи идут напрямую в отдел.

ПАЛЬ. Их перенаправляет к тебе секретарь редакции.

БОРИС. Что это меняет?

ПАЛЬ. Всё. Твоя прерогатива рукопись. Всё остальное решает главный редактор. Одобрение к печати также осуществляет он.

БОРИС. А пришедшее самотёком? С этим как?

ПАЛЬ. Без визы главного редактора не смотреть, не читать.

БОРИС. Я уже посмотрел, можно сказать - прочёл.

ПАЛЬ. Плохо. Верни автору и пусть засылает, как принято, через приёмную.

БОРИС. Но это же долго!

ПАЛЬ. Зато надёжно, поскольку проверено временем и результатом.

БОРИС. Отец, в этот раз я не подчинюсь.

ПАЛЬ. Есть особые обстоятельства? Понравилась подательница рукописи как дама?

БОРИС. Если честно, то да. Но не это главное.

ПАЛЬ. Может, ты наконец-то женишься. Я не буду рад.

БОРИС. Ты сейчас шутишь или разыгрываешь строгого нрава папашу?

ПАЛЬ. Столько лет не женился и вдруг!

БОРИС. Сколько? Мне всего 35. В наше время рано не женятся.

ПАЛЬ. Не обобщай.

БОРИС. Это в ваши годы было заведено: посмотрел в сторону девушки - иди с ней в загс. Мы другие, у нас не так.

ПАЛЬ. Ну а если отставить шутки в сторону?

БОРИС. Её отцу жить осталось три месяца.

ПАЛЬ. Сколько?

БОРИС. Три месяца.

ПАЛЬ. Ну а лет ему сколько?

БОРИС. Я так понимаю: примерно ровесник тебе.

ПАЛЬ. Ты так понимаешь. А на деле? В действительности?

БОРИС. Мы с дочерью примерно одних лет. Значит, и наши родители также.

ПАЛЬ. Близкая смерть не поможет ему.

БОРИС. Ты о чём?

ПАЛЬ. Когда человеку мало остаётся, он в панике. Из-под его пера ничего стоящего не выйдет.

БОРИС. Он уже кое-что написал.

ПАЛЬ. Дай я прочту и разуверю тебя.

БОРИС. Я знаю, какие ты умеешь учинять разносы. Мне ими ничего доказывать не надо. Я посмотрю и сделаю вывод сам.

ПАЛЬ. На публикацию не надейся.

БОРИС. В смысле?

ПАЛЬ. Кто не был достоин раньше, тот останется таким же спустя тридцать лет. И сорок тоже.

БОРИС. На что ты намекаешь? Что эта рукопись не публикабельна заранее, наперёд?

ПАЛЬ. Талант либо есть, либо его нет. Он не может появиться, если его не было.

БОРИС. Отец, я заглянул в рукопись. Там всё талантливо.

ПАЛЬ. Заблуждаешься.

БОРИС. Да вот, сам посмотри.

ПАЛЬ. Дай. Я прочту дома.

БОРИС. Нет. Я зачитаю тебе отдельные моменты. Здесь.

ПАЛЬ. Не стану слушать.

БОРИС. Ну, отец. Ты же главный редактор и должен.

ПАЛЬ. Я сам знаю, что должен и чего не должен главный редактор. Ну, даёшь рукопись или нет?

БОРИС. Нет.

ПАЛЬ. Не одобряю твоих действий. В том числе увлечение дочерью не нашего автора.

БОРИС. Что значит не нашего?

ПАЛЬ. Не близкого журналу. Его кругу авторов.

БОРИС. У тебя свой круг? Ты сужаешь литературу?

ПАЛЬ. У каждого журнала свой круг авторов и посторонним среди них делать нечего.

БОРИС. Он не посторонний. Он хороший писатель. Он скоро умрёт.

ПАЛЬ. Все мы, к сожалению, смертны.

БОРИС. Тебе врачи ещё не вынесли приговор.

ПАЛЬ. Тьфу, тьфу на твой несносный язык! Мне нужно ещё кое-что успеть. Забирать меня покамест рано.

БОРИС. Вот и ему  надо успеть.

ПАЛЬ. Он свой шанс упустил. Тридцать лет назад.

БОРИС. Отец, он пока что жив.

ПАЛЬ. Для литературы он мёртв.

БОРИС. С чего ты решил?

ПАЛЬ. Писателями не становятся за три месяца до смерти.

БОРИС. Он начал писать в молодые годы. Просто ты зарубил его рассказы, и у него опустились руки. А сейчас он нашёл в себе силы. У него проснулось вдохновение.

ПАЛЬ. Ха-ха, вдохновение!

БОРИС. Над чем ты смеёшься?

ПАЛЬ. Вдохновение пшик, призрак. Литературу создаёт работа. Тем более прозу.

БОРИС. Теорию литературы мы обсудим дома, а пока я должен прочитать и оценить рукопись.

ПАЛЬ. Читай. Но мою резолюцию уже сейчас помни и наблюдай в левом верхнем углу. Она отрицательная. (Уходит.)

БОРИС. Ты не прав, отец. Так не поступают. - Чего он на него взъелся?

 

Вечер. Больница. Палата Селютина. Он что-то пишет.

Входит Наталья.

НАТАЛЬЯ. Папа! Редактору понравились твои рассказы.

СЕЛЮТИН. Кому понравились?

НАТАЛЬЯ. Зав. отделом прозы.

СЕЛЮТИН. Ты всё-таки пошла? Это мой враг. Я тебе запретил.

НАТАЛЬЯ. Зав. отдел теперь другой - Борис Пальман.

СЕЛЮТИН. Да? А куда делся тот?

НАТАЛЬЯ. Тот стал главный редактор.

СЕЛЮТИН. Главный редактор?

НАТАЛЬЯ. Да.

СЕЛЮТИН. Роберт Паль?

НАТАЛЬЯ. Да.

СЕЛЮТИН. Он меня ни за что не пропустит.

НАТАЛЬЯ. Почему ты так думаешь?

СЕЛЮТИН. Знаешь, как он меня разнёс в прошлый раз? Мокрого места не оставил.

НАТАЛЬЯ. Вероятно, ты чего-то не знал в те годы.

СЕЛЮТИН. Я?! Да я с детства заболел писательской болезнью! Я шёл к профессии с шестого класса.

НАТАЛЬЯ. Ну, не знаю тогда.

СЕЛЮТИН. Это зависть. Элементарная зависть. И ещё подлость.

НАТАЛЬЯ. Ты это понял тогда?

СЕЛЮТИН. Нет. Потом.

НАТАЛЬЯ. Как же это произошло?

СЕЛЮТИН. Прочитал творения самого Роберта Паля.

НАТАЛЬЯ. И что увидел?

СЕЛЮТИН. Он украл у меня три сюжета. И испортил, угробил их.

НАТАЛЬЯ. Ты уверен? Идеи, точно, были твои?

СЕЛЮТИН. Одну как сейчас помню. У меня старик вспоминает свою жизнь. Просто так. Потому что пришло время. У Паля пенсионер идёт в лес по грибы, на него ни с того, ни с сего падает дерево, и, придавленный им, бедолага начинает вспоминать детство, молодость.

НАТАЛЬЯ. Ну и пусть себе вспоминает.

СЕЛЮТИН. Во-первых, украдено у меня. Во-вторых, придавленный деревом человек не станет ничего вспоминать. Он будет думать о том, как выбраться. Либо как встретить достойно смерть.

НАТАЛЬЯ. Ты полагаешь?

СЕЛЮТИН. Уверен.

НАТАЛЬЯ. Это какие-то мужские дела. Мне неведомые.

СЕЛЮТИН. Будь ты писательница, тебе тоже было бы всё понятно.

НАТАЛЬЯ. Возможно. Но я не принадлежу к вашему числу, и мне трудно ориентироваться в писательской казуистике.

СЕЛЮТИН. Это не казуистика. Литература. И ещё теория прозы. А также психология творчества.

НАТАЛЬЯ. Видишь, как много?

СЕЛЮТИН. Вижу. Равно как и то, что при Пале публикации мне не видать.

НАТАЛЬЯ. Почему ты так уверен? Он, поди, забыл уже о тебе думать.

СЕЛЮТИН. Едва только начнёт читать - вспомнит стиль, манеру.

НАТАЛЬЯ. Так индивидуально всё, узнаваемо?

СЕЛЮТИН. Не без этого.

НАТАЛЬЯ. Совести не хватит второй раз не пустить.

СЕЛЮТИН. Совесть? У таких людей она отсутствует за ненадобностью.

НАТАЛЬЯ. Он, что ли, подлец?

СЕЛЮТИН. Негодяй, каких мало. Из-за него я уничтожил все рукописи. А следовало лишь поправить кое-где - только и всего.

НАТАЛЬЯ. Для чего же он так с тобой обошёлся?

СЕЛЮТИН. Конкуренция. Если будут печатать меня, не станут читать его. Жаль, что я понял это с опозданием.

НАТАЛЬЯ. Я бы и так не стала читать его белиберду про пенсионера под деревом.

СЕЛЮТИН. Паль ему все мои мысли приписал. Получилось кричаще фальшиво.

НАТАЛЬЯ. И Паля напечатали?

СЕЛЮТИН. А как же? Он же свой. Член редколлегии.

НАТАЛЬЯ. Вот почему литературные журналы не хочется читать. Там публикуются только свои.

СЕЛЮТИН. Зачастую так. Встречаются, конечно, и среди них хорошие писатели, но это редкость. Талантливому человеку не зачем состоять при журнале. Его и без того напечатают.

НАТАЛЬЯ. Так уж и сразу?

СЕЛЮТИН. Если ему на пути не встретится Роберт Паль. Я бы сделал его имя нарицательным. Настолько он скверный человек и часто встречающееся явление.

НАТАЛЬЯ. Выведи в своём рассказе или повести.

СЕЛЮТИН. Неприятен он мне. Противно от него.

НАТАЛЬЯ. Тогда не знаю, что придумать ему в наказание.

СЕЛЮТИН. Да и не до него мне сейчас. Успеть бы сказать главное. Личное. Новое и при этом вечное.

НАТАЛЬЯ. Помнишь те твои одиннадцать лет?

СЕЛЮТИН. Помню и всё-таки поспешу.

НАТАЛЬЯ. Не стану мешать.

 

СЕЛЮТИН. Я не в буквальном смысле - в переносном.

НАТАЛЬЯ. Ну а я в буквальном.

СЕЛЮТИН. Ты куда-то торопишься?

НАТАЛЬЯ. Свидание у меня.

СЕЛЮТИН. Свидание? Очень рад. Глядишь, выйдешь замуж.

НАТАЛЬЯ. Один раз уже была. Больше не хочется.           

СЕЛЮТИН. Отрицательный опыт мешает. Но у всего плохого всегда есть альтернатива.

НАТАЛЬЯ. Здесь её нет.

СЕЛЮТИН. Почему?

НАТАЛЬЯ. Я встречаюсь с сыном Роберта Паля.

СЕЛЮТИН. А вот этого, дочка, не надо. Даже ради меня.

НАТАЛЬЯ. Я ради себя, папа.

СЕЛЮТИН. От гнилого дуба родился твёрдый жёлудь? Или, наоборот, крепкий дуб от гнилого жёлудя?

НАТАЛЬЯ. То и то примерно одинаково. Отпускаешь меня к нему, отец?

СЕЛЮТИН. Ступай. Но приглядывайся подольше. Бойся второго разочарования.

НАТАЛЬЯ. Я же не иду под венец, папа. У нас ещё только первая встреча.

СЕЛЮТИН. Как бы хотел я, чтобы она оказалась и последней!

НАТАЛЬЯ. Ты опять за своё? Я взрослая и с опытом. Пойму сразу.

СЕЛЮТИН. Я тебя провожу.

НАТАЛЬЯ. Если только до выхода.

СЕЛЮТИН. Дальше не пустят.

 

Наталья и Селютин уходят, не закрыв за собой дверь. Палата некоторое время безлюдна. Вот в проёме двери появилась Езельская.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Александр Александрович! Можно к вам?               

 

Входит.                                          

 

А его и нет. Что ж! Положу лекарство и уйду.

 

Подходит к столу. На столешнице рукопись. Езельская читает: «Все люди хотят бессмертия. Но не каждый осознаёт это». Глубоко. Мудро.

Входит Селютин.

 

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я вам лекарство принесла.

СЕЛЮТИН. Спасибо, Лилия Валентиновна.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Как продвигается ваша тяжба с потомками?

СЕЛЮТИН. Вы про рукопись?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Про то, что вы пишете.

СЕЛЮТИН. Я пишу книгу. Страшно исчезнуть бесследно.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Разве мужчины трусливы?

СЕЛЮТИН. Боязнь есть у всех. Не всегда боязнь трусость.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Достаточно философичный ответ.

СЕЛЮТИН. Я не философ по складу ума, а писатель.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Литературы без философии не существует.

СЕЛЮТИН. Соглашусь. Иначе она мелкая и поверхностная.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы пишете художественное произведение?

СЕЛЮТИН. Я  восстанавливаю утраченные рассказы.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Можете зачитать кусочек?

СЕЛЮТИН. Конечно. Специально для вас я прочту вот это место из предисловия.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Любопытно послушать.

СЕЛЮТИН. «Хорошие люди встречаются в жизни нечасто. Одна из них Лилия Валентиновна Езельская, заведующая отделением кардиологии и шунтирования. Она уважила даже мою пустяковую просьбу - отдельную палату, и теперь я имею возможность писать заветную книгу в тишине и одиночестве. Что может быть лучше, полезнее, продуктивнее?»

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Сожалею, что сразу не угадала в вас писателя.

СЕЛЮТИН. Почему?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я бы выделила вам палату в самом конце коридора. Там тихо даже днём.

СЕЛЮТИН. У меня двухкомнатная квартира, жена, дочь, неумолкающий телевизор. Я спасался от шума на даче. Но вот угодил в больницу. И, если бы не вы, мой замысел бы прервался. Спасибо вам.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы уже благодарили.

СЕЛЮТИН. Благородный человек не может не быть благодарным.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я вас понимаю. У меня трёхкомнатная квартира. Дети выросли и разъехались. Муж умер. Я одна и всё время нахожусь наедине с моими мыслями. Телевизор мешает мне. Я почти не включаю его.

СЕЛЮТИН. Думающему человеку хорошо наедине с собой.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Страдающему без любви не очень.

СЕЛЮТИН. Вы имеете в виду отсутствие мужчины?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Что же ещё?!

СЕЛЮТИН. Вы со мной откровенны, потому что я одной ногой уже там?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Потому что вы мне симпатичны как человек, как мужчина.

СЕЛЮТИН. Благодарю за доверие.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я целыми сутками пропадаю на работе, чтобы не оставаться одной. Чтобы хотя бы здесь забывать, что я женщина.

СЕЛЮТИН. Вы знаете, у меня был в жизни подобный период. С первой женой я расстался, а вторую тогда ещё не встретил.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вторая вас всем устроила?

СЕЛЮТИН. В общем-то, да. Кроме одного.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Чего именно?

СЕЛЮТИН. Она, как и первая, не разделяла моего пристрастия - тягу к литературе.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. А я бы - так - очень хотела, чтобы у меня муж был писатель.

СЕЛЮТИН. Для чего?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я бы рассказала ему мою жизнь, чтобы он её описал.

СЕЛЮТИН. Она у вас была какая? Красивая? Трудная?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Достойная описания.

СЕЛЮТИН. Чем?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я ходячий персонаж Я живу по-книжному.

СЕЛЮТИН. Это как?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я верю в любовь, в справедливость, в счастье всего человечества и отдельно взятого человека.

СЕЛЮТИН. Поэтому вы выбрали медицину - чтобы помогать людям в их борьбе с недугами, с отчаяньем.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я потомственный медик. У нас в роду все врачи.

СЕЛЮТИН. И все, как вы, одержимы высокими идеями?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Высокими или не очень, но благородства никому не занимать.

СЕЛЮТИН. Побольше бы таких людей человечеству!

ЕЗЕЛЬСКАЯ. И что было бы?

СЕЛЮТИН. Скорее бы наступило всеобщее счастье.                       

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы имеете в виду коммунизм?

СЕЛЮТИН. Счастье всех и каждого.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Такое возможно?

СЕЛЮТИН. При условии создания в обществе нетерпимости к порокам и всему остальному, что мешает прогрессу, расцвету, культуре.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы говорите о высокой духовной организации? Не каждый человек к ней способен.

СЕЛЮТИН. Не каждый, но большинство. И этого достаточно.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Но ведь всегда были и есть всякого рода подлецы, негодяи, предатели.

СЕЛЮТИН. Если будет создана нетерпимость по отношении к ним, то они переведутся.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы идеалист, и этим сильны. Хотела бы я прочитать вашу книгу.

СЕЛЮТИН. Как будет готова, вы станете первым читателем.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ваше мировоззрение предполагает глубину при создании произведений, масштаб.

СЕЛЮТИН. Так всё и будет.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ваши рассказы выдуманные или взяты из жизни?

СЕЛЮТИН. Если ответить формулой, то это житейская правда плюс художественный вымысел. Второе, как правило, убедительнее первого.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Книга основана на личном опыте?

СЕЛЮТИН. Без него не может состояться ни одно произведение искусства.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Пойду. Пишите вашу книгу. Не терпится прочитать.

СЕЛЮТИН. Я и сам нечаюсь. Буду корпеть. Шутка. Писательство доставляет мне нешуточную радость.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Послушайте! А почему нет учебника жизни? Вот написать бы и его!

СЕЛЮТИН. Такое пособие есть - русская литературная классика. Включая советский период. Отыщется ответ на любой вопрос, подсказка по любому поводу. Если в двух словах, то это стремление к идеалу.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы считаете? Пожалуй, соглашусь. А ведь вы правы.

 

Поздний вечер. Улица. Скамейка. На ней сидят, разговаривая, Наталья и Борис.

БОРИС. Как вам спектакль?

НАТАЛЬЯ. Ничего так. Но мой отец пишет лучше.

БОРИС. У него есть пьесы?

НАТАЛЬЯ. У него есть драматизм в рассказах. У него много прямой речи. У него есть что играть, показывать на сцене.

БОРИС. Обращу внимание.

НАТАЛЬЯ. Только будьте, пожалуйста, объективны.

БОРИС. Обязательно.

НАТАЛЬЯ. И не давайте читать вашему отцу.

БОРИС. Не дам.

НАТАЛЬЯ. Мой папа второго удара не перенесёт.

БОРИС. Удара не будет. Я знаю, как Роберт Паль критикует. Стирает в порошок. Разносит в щепки.

НАТАЛЬЯ. Вы не такой?

БОРИС. Я мягкий. Я честный в критике и вообще. Поэтому меня не любят женщины.

НАТАЛЬЯ. Вас?

БОРИС. Вот мой отец до сих пор устаёт от женского внимания. А у меня тишина, пустота. Я какой-то неправильный? Да?

НАТАЛЬЯ. Вы принадлежите к разряду тех, кто долго ухаживает.

БОРИС. А надо?

НАТАЛЬЯ. К тем, кто всегда одерживает скорую и неизбежную победу.

БОРИС. С женщинами надо воевать? Использовать тактику и стратегию?

НАТАЛЬЯ. Женщины любят оказываться побеждёнными. Без боя им сдаваться неинтересно.

БОРИС. Вот как?

НАТАЛЬЯ. Иначе ни экспрессии, ни чувств.

БОРИС. Ни мордобития, ни скандала?

НАТАЛЬЯ. Иногда - да, имеют место и они. Но лишь иногда.

БОРИС. Проклятие какое-то. Все мои друзья уже по два-три раза женаты, а я всё никак.

НАТАЛЬЯ. Ну и радуйтесь. Семейная жизнь не всегда мёд. И даже не сахар.

БОРИС. Вы пробовали?

НАТАЛЬЯ. Продержалась полгода.

БОРИС. Он пил? Обижал вас?

НАТАЛЬЯ. Он жил своей жизнью, я своей. У нас не было ничего общего, кроме видимости. И я пошла и написала заявление о разводе.

БОРИС. Он отговаривал вас?

НАТАЛЬЯ. Нет. Детьми мы обзавестись не успели. Нас ничто не удерживало друг возле друга. И он исчез из моей жизни навсегда. Как будто его и не было.

БОРИС. Вы жили совместно с родителями?

НАТАЛЬЯ. Да.

БОРИС. Может, в этом причина?

НАТАЛЬЯ. Если только частично.

БОРИС. Зачем же вы выходили за него?

НАТАЛЬЯ. Боялась остаться старой девой. И вот теперь разведёнка.

БОРИС. Биография с минусом всё равно биография. А у меня ничего такого не было. Одни случайные и недолгие связи. Плюс интрижки на работе.

НАТАЛЬЯ. С молодыми авторшами?

БОРИС. Случается и с ними.

НАТАЛЬЯ. Заведите интрижку со мной.

БОРИС. Для чего?

НАТАЛЬЯ. Чтобы рассказы моего папы непременно вышли в вашем литературном журнале.

БОРИС. Вы сами понимаете, что вы сейчас предложили?

НАТАЛЬЯ. Своё тело в обмен на публикацию.

БОРИС. И как я, по-вашему, должен поступить?

НАТАЛЬЯ. Незамедлительно воспользоваться предложением.

БОРИС. Наброситься на вас прямо здесь?

НАТАЛЬЯ. Нет. Можно поискать место поукромнее. Гостиницу, например.

БОРИС. Наталья Александровна! Вы дочь своего отца или нет?

НАТАЛЬЯ. До сего времени была. Сейчас лишилась права?

БОРИС. Думайте прежде, чем говорить, и тогда уважения  к вам не станет меньше.

НАТАЛЬЯ. Я думаю. Я из-за отца. Если Роберт Паль снова вмешается, и если не отстоите вы...

БОРИС. Я отстою. Я отстою, если потребуется.

НАТАЛЬЯ. Уж постарайтесь. Иначе папе... Сами понимаете.

БОРИС. Я понимаю. Не маленький.

НАТАЛЬЯ. А почему у вас с вашим отцом разные фамилии?

БОРИС. У него псевдоним.

НАТАЛЬЯ. Значит, вообще-то он Пальман?

БОРИС. Да. Как и я.

НАТАЛЬЯ. Не мог подобрать псевдоним получше?

БОРИС. Сначала был вариант: Роберт Пальма, потом: Роберт Паль.

НАТАЛЬЯ. То и то плохо. Единственный здесь хороший псевдоним - Роберт Пальм. У вашего отца нет чувства слова, понимания прекрасного.

БОРИС. Псевдоним не главное. Главное - умение писать.

НАТАЛЬЯ. От его текстов я также не восторге.

БОРИС. Вы читали?

НАТАЛЬЯ. Пыталась. Несколько раз. И столько же раз бросила, не дочитав.

БОРИС. Стихи или прозу?

НАТАЛЬЯ. Стихи напыщенные, искусственные. Проза фальшивая донельзя.

БОРИС. Вы это сами поняли или вам кто-то подсказал?

НАТАЛЬЯ. Сама поняла. Плюс отец дополнил.

БОРИС. Довольно точное резюме.

НАТАЛЬЯ. Мой отец мастер слова и жанра.

БОРИС. Похоже, что так. Вы тоже имеете литературный вкус.

НАТАЛЬЯ. От отца, вероятно, переняла. На генном уровне либо в процессе общения.

БОРИС. Можно я вас... поцелую в процессе общения?

НАТАЛЬЯ. Целуйте. Но позвольте ответно и мне.

БОРИС. Отчего же нет?

 

Целуются, обнявшись, замерев.

 

НАТАЛЬЯ. Как жаль, что твой отец Роберт Паль!

БОРИС. Почему?

НАТАЛЬЯ. Мой папа не даст согласия на наш брак.

БОРИС. Мы ещё не женимся.

НАТАЛЬЯ. И не придётся.

БОРИС. Настолько насолил твоему папе мой отец?

НАТАЛЬЯ. Ты даже представить не можешь!

БОРИС. Расскажи.

НАТАЛЬЯ. Да тут особо рассказывать нечего. Скажу главное. Из-за Роберта Паля Александр Селютин перестал писать и вернулся к писательству только спустя тридцать лет. Сколько он мог бы создать произведений за столь продолжительное время!

БОРИС. Полагаю, немало.

НАТАЛЬЯ. У него было отбито всяческое стремление к литературе. И, только уже постарев, отец смог вернуться к мечте.

БОРИС. Близость смерти вернула тягу к письму?              

НАТАЛЬЯ. Отец отмалчивается на эту тему. Но у него зубы скрежещут, когда я произношу имя Роберт Паль.

БОРИС. Уж досадил мой батя твоему!

 

Вечер. Комната в доме Паля.

Друг за другом входят Паль и Борис.

БОРИС. Отец, а ты, оказывается, негодяй.

ПАЛЬ. Ты что сейчас сказал и кому?

БОРИС. Тебе - родному отцу.

ПАЛЬ. Я тебя воспитал, вырастил!

БОРИС. Скажи ещё: вскормил.

ПАЛЬ. А кто покупал продукты? Не я?

БОРИС. Мама.

ПАЛЬ. А кто ей давал деньги?

БОРИС. Ты. Но деньги не заслуженные, украденные.

ПАЛЬ. Украденные у кого?

БОРИС. У других. Ты воровал идеи стихотворений, сюжеты рассказов и даже на один роман замахнулся.

ПАЛЬ. Откуда у тебя столь ложные сведения?

БОРИС. Они чистая правда.

ПАЛЬ. И это мне говоришь ты, мой сын?!

БОРИС. Ты вор, отец. Мне всё рассказали про тебя.

ПАЛЬ. Кто?

БОРИС. Не важно.

ПАЛЬ. Назови фамилию.

БОРИС. Чтобы ты отомстил?

ПАЛЬ. Чтобы появилось доказательство. Селютин? Александр Селютин? Это его дочь приходила сегодня в редакцию?

БОРИС. Он и некоторые другие.

ПАЛЬ. Когда успели?

БОРИС. Я уже полгода заведую отделом прозы.

ПАЛЬ. Зря я тебе доверил столь ответственную должность.

БОРИС. Я поначалу не верил. Думал, клевещут. Теперь у меня глаза открылись окончательно.

ПАЛЬ. Я не для этого посадил тебя на своё место. А чтобы у тебя была хорошая работа. Знаешь ли ты, как начинал я? Меня не ждали в журнале, как тебя, по приказу сверху. Мне приходилось протискиваться бочком, бочком.

БОРИС. Лучше бы ты освоил иную профессию.

ПАЛЬ. Что ты понимаешь! У меня не было выбора на выпуске из интерната.

БОРИС. Из интерната выходят честными и порядочными людьми.

ПАЛЬ. А преступников, воров и убийц не хочешь?

БОРИС. Если только в порядке исключения.

ПАЛЬ. Я и есть исключение. Порядочный негодяй.

БОРИС. Оксюморон.

ПАЛЬ. Мой. Личный.

БОРИС. Вот чем следовало тебе заниматься - изучением терминов, филологией!

ПАЛЬ. Я бы чему-нибудь такому и посвятил себя - если бы не необходимость стать писателем.

БОРИС. Необходимость? Были основания?

ПАЛЬ. Всему виной интернат, а ещё раньше детдом. Там мне дали нерусское имя: Роберт Пальман. И я захотел избавиться от него. А как? В старших классах я узнал, что в некоторых профессиях существуют псевдонимы. И стал примеряться к искусству. Для музыки я не годился - не оказалось достаточного слуха. Стать актёром - не нашлось умения перевоплощаться в чуждый характер. А вот для поэзии обнаружилось практически всё, что требуется: умение находить рифму, чувствовать интонацию и стопу. И я стал упражняться в стихосложении. Довольно скоро у меня начало получаться. Первые мои стихи опубликовали, когда я выпускался из интерната. Они так и назывались: «Прощай, интернат!» Безотцовщины в послевоенное время было много, и стихи нашли отклик в душе у кого-то из сотрудников газеты. Спустя некоторое время я сочинил ещё одно стихотворение; его также сразу напечатали. И я понял, что и как надо писать, чтобы увидеть свои стихи опубликованными.

БОРИС. Ты чувствовал конъюнктуру? Слышал время?

ПАЛЬ. Я знал, как разжалобить уязвимое сердце.

БОРИС. Но нельзя же вечно давить на жалость.

ПАЛЬ. Однажды я понял и это, когда мне впервые отказали. И я нашёл новый предлог для стихов и их публикации в газете - праздник, юбилейную дату. Дальше - больше. Стихотворения мои становились всё более разнообразными по тематике и исполнению. Попутно я учился версификации и всем прочим премудростям стихотворного творчества. Я рос, рос и вырос до того, что меня пригласили на работу в газету - и не внештатным корреспондентом, а в штат. Теперь, как я сообразил достаточно быстро, было важно здесь закрепиться. И я направил силы на это. Был старательным и учтивым, исполнительным. Мною были довольны. Я собою тоже. Вскоре мне стали доверять написание рецензий, оценку рукописей. И вот тут уж я оторвался! Я отсёк всех своих конкурентов. Причём сделал это незаметно и тонко.

БОРИС. Ну ты дал, отец!

ПАЛЬ. Надо было выживать. К тому времени я женился на твоей матери, и у нас родился ты. Нужно было тебя растить, воспитывать, а прежде одевать и кормить.

БОРИС. И ты расстарался.

ПАЛЬ. Можешь смеяться или не верить, но я зарабатывал очень хорошо. Параллельно я стал работать редактором в книжном издательстве и консультантом в Союзе писателей. Вскоре меня приняли за мои заслуги туда и туда в качестве штатного члена. Таким образом, я утвердился в литературе.

БОРИС. Но ты не успокоился?

ПАЛЬ. Не пришлось. Следовало снова и снова подтверждать свою профессиональную пригодность. А я быстро выдохся. Стихи не приходили. Идеи умирали, едва родившись. То ли я слишком много работал, то ли ошибся адресом, что вернее, т.е. настоящая литература предназначена не для меня.

БОРИС. В таком случае надевают на шею удавку или медленно, но верно спиваются.

ПАЛЬ. Я не сделал ни того, ни другого. Я начал воровать.

БОРИС. Брать чужое?

ПАЛЬ. Я воровал чужие идеи, сюжеты и выдавал их за свои.

БОРИС. Ты же публиковал свои тексты. Тебя могли разоблачить.

ПАЛЬ. Это сложно сделать. Я менял лексику, антураж и т.д. и т.п. Так, однажды ко мне в руки попали довольно хорошие стихи какого-то юноши, где были, например, такие строчки:

 

Я зарекаюсь, люди, крепко

хранить обещанное мной,

не поддаваться силе слепо

и чувствам, хлынувшим волной...

 

Стихотворение называлось «Клятва». Я сохранил название, всё остальное переделал до неузнаваемости. Начиналось моё творение так:

 

Клянусь ржанием кобылиц и топотом рысаков...

 

БОРИС. Как-то безвкусно.

ПАЛЬ. Зато неузнаваемо.

БОРИС. И прошло? Прокатило?

ПАЛЬ. Никто и ничего не заметил.

БОРИС. Так продолжалось вплоть до сегодняшнего дня?

ПАЛЬ. Если бы! Можно жирно есть и сладко спать, но неуважение к самому себе рано или поздно всё равно встанет на дыбы.

БОРИС. Так было и с тобой?

ПАЛЬ. Именно. Я устал от поэзии, я исписался в ней до заметных повторов и пустоты и ничтожности образов.

БОРИС. И решил попытать счастья в прозе?

ПАЛЬ. Ухватился за неё как за спасительную соломинку.

БОРИС. У тебя получилось?

ПАЛЬ. Не утонуть - да. Но этот хлеб из твёрдых сортов пшеницы оказался мне не по зубам. Я мучился с прозаическим жанром всеми днями и даже ночами. Всё разваливалось в прах. Это не стихи. Прозу не держит каркас ритма или размера. Здесь совсем иное подчинение, и оно никак не поддавалось мне. По большому счёту и не поддалось. Но я нашёл способ обжулить её и читателей.

БОРИС. Как ты смог обмануть саму прозу?

ПАЛЬ. Тем же способом - воровством, подменой.

БОРИС. Но вот меня, например, трудно провести.

ПАЛЬ. Литература сложный вид искусства. В ней мало кто смыслит. Поэтому дурачить легко. Даже сами писатели зачастую не умеют оценить своих произведений.

БОРИС. Этим ты и пользовался.

ПАЛЬ. На то и профаны, чтобы оболванивать их.

БОРИС. Ты говоришь о больших писателях?

ПАЛЬ. С них довольно и того, что их будут помнить после смерти. Не то, что таких, как я. Наш удел сиюминутность. Но уж отдайте нам наше: публикации, гонорары, прижизненное признание.

БОРИС. Оно ложное. Не заслуженное. Признание при жизни должны иметь таланты. А они остаются незамеченными, как Александр Селютин, оттеснённый тобой и подобными тебе.

ПАЛЬ. Это закон жизни.                           

БОРИС. Его придумали вы.

ПАЛЬ. Он существовал всегда. К Сальери благоволил император. Поэтому завистник ни в чём не нуждался. Моцарт же лишь на краткое время выбился из нужды. Пушкин вовсе умер не узнанным.

БОРИС. Разве это справедливо?

ПАЛЬ. Повторю: таков закон. А закон не отменим. Его не отменит никто: ни ты, ни так называемый народ, ни царь, ни время.

БОРИС. Подло устроен мир.

ПАЛЬ. Его строил не я.

БОРИС. Но пристроился ты. Чем тебе помешал Александр Селютин?

ПАЛЬ. Это был один из самых талантливых прозаиков нашего времени. Ему следовало слегка подучиться теории и малость поднатореть на практике. И он стал бы выдавать шедевр за шедевром. Такого конкурента я не мог допустить к печати. Я написал изничтожающий отзыв, чем почти смертельно опрокинул его.

БОРИС. Дочь говорила. Рассказывала.

ПАЛЬ. У меня не было выбора: или я, или он.

БОРИС (о Пале). Кого я уважал? За что?

ПАЛЬ. Понимаешь, от меня ничего не останется.

БОРИС. Как? А книги?                                                  

ПАЛЬ. Их никто не будет читать. Они никудышные, мёртвые.

БОРИС. От тебя останется имя.

ПАЛЬ. Имя не подтверждённое насмешка.

БОРИС. От тебя останется могила и памятник.

ПАЛЬ. Этого мало. Памятник осыплется, могила зарастёт.

БОРИС. Это грозит всем.

ПАЛЬ. Кроме великих. Их ждёт бессмертие. Они не умрут никогда. Где равенство? Где справедливость? Почему их будут помнить, а меня нет?

БОРИС. Ты не заслуживаешь.

ПАЛЬ. Я не виноват, что мне не хватило таланта. Вот я и взял компенсацию.

БОРИС. Отец, ты не подлец и негодяй. Ты гораздо хуже.

ПАЛЬ. Думаешь, я не знаю или не знал? Знал и знаю. Но куда деваться мне, ты скажи!

БОРИС. Я уже упоминал два способа.

ПАЛЬ. Они мне не подходят. Ни один, ни второй.

БОРИС. Поищи третий.

ПАЛЬ. Я поищу, сынок, поищу.

БОРИС. Не называй меня ласкательным именем. Я тебе не сынок, и отныне даже не сын.

ПАЛЬ. Я понимаю, что ты хочешь этим сказать. Стыдно иметь такого отца? Но у нас одинаковые фамилии.

БОРИС. У тебя псевдоним.

ПАЛЬ. Вот! Я нашёл третий способ. Я верну себе фамилию.

БОРИС. И погубишь себя окончательно. Это глупо - менять литературное имя на старости лет.

ПАЛЬ. Я ещё не настолько стар.

БОРИС. Новое имя тебе не поможет. А, точнее, старое.

ПАЛЬ. У этого имени всё будет новое. Я не буду красть. Я создам всё сам.

БОРИС. Что? Из чего? У тебя на душе пусто. Ты отдал даже то, что когда-то украл у других.

ПАЛЬ. А ведь верно. Что же мне остаётся?

БОРИС. Я не знаю.

ПАЛЬ. Просто новое имя. Я сыграю на нём.

БОРИС. Попробуй. Но я не уверен.

ПАЛЬ. Завтра родится новый автор: Роберт Пальман.

БОРИС. Я посторонюсь в соседстве с ним.

ПАЛЬ. Мы друг другу не помешаем. Мы отец и сын.

БОРИС. Я критик. А ты будешь прозаик или поэт?

ПАЛЬ. Я пока не решил. Роберт Пальман! В этом что-то есть. Что-то есть. (Торопливо уходит.)

БОРИС. Совсем помешался папаша.

 

Тот же вечер. Квартира Селютиных.

НАТАЛЬЯ. Мама, а что ты скажешь, если я выйду замуж?

ЛЮДМИЛА. Я не обрадуюсь.

НАТАЛЬЯ. Почему?

ЛЮДМИЛА. Отец одной ногой там, а ты праздник закатишь?

НАТАЛЬЯ. Я не сейчас, а когда будет можно.

ЛЮДМИЛА. Снова ведь убежишь от мужа. Ты слишком своевольная. В семье надо думать не только о себе.

НАТАЛЬЯ. В этот раз я буду покладистой.

ЛЮДМИЛА. За кого замышляешь пойти?

НАТАЛЬЯ. За сына писателя.

ЛЮДМИЛА. Что за профессия такая? Писателей развелось! А она разве кормит - профессия эта?

НАТАЛЬЯ. Если автор широко издаётся, то на гонорары вполне можно прожить.

ЛЮДМИЛА. А он издаётся?

НАТАЛЬЯ. Он редактор. Он работает в журнале. У него оклад.

ЛЮДМИЛА. А чего же ты заговорила о гонорарах?

НАТАЛЬЯ. В принципе он тоже писатель. Литературный критик, если быть точнее.

ЛЮДМИЛА. Поискала бы кого из более денежной профессии. Побогаче чтобы.

НАТАЛЬЯ. Не в деньгах счастье.

ЛЮДМИЛА. Но и без денег мало хорошего.

НАТАЛЬЯ. У нас есть главное - мы понимаем друг друга.

ЛЮДМИЛА. Не иностранец же он. Язык один.

НАТАЛЬЯ. Один. Но с некоторыми и по-иностранному общаться не хочется.

ЛЮДМИЛА. Первый интерес пройдёт. Что тогда?

НАТАЛЬЯ. Не пройдёт, мама. Меня тянет к нему. Возле него я как цветок, как пальма.

ЛЮДМИЛА. Смотри не облети раньше времени. Буйное цветение длится недолго.

НАТАЛЬЯ. Мам, ну я же образно.

ЛЮДМИЛА. Я тоже ответила на твой манер. 

НАТАЛЬЯ. В общем, я тебя убедила.

ЛЮДМИЛА. Меня убедить пара пустяков. У отца согласие возьми.

НАТАЛЬЯ. Возьму, если понадобится.

ЛЮДМИЛА. Как бы худо ему не стало от твоего решения!

НАТАЛЬЯ. Он рассчитывает на мою сознательность, на правильный выбор.

ЛЮДМИЛА. Уж не ошибись. Выбери, как он повелел.

НАТАЛЬЯ. Я постараюсь, Людмила Валерьевна.

ЛЮДМИЛА. Какая я тебе Валерьевна?

НАТАЛЬЯ. Я пошутила, мама. Я умная и послушная дочь. (Уходит.)

 

ЛЮДМИЛА (одна). Она выйдет замуж, он умрёт. Что я буду делать без них? Как прокормлю себя, как выживу? Почему так скверно устроена жизнь? За что человека наказывают одиночеством? Кому и что плохого я сделала? Когда? Где? Никому и никогда. Так за что мне готовится эта кара? Бог или дьявол правит всем этим? Бог был бы добрее. На то он и Бог. И-их! Эх-эх!

 

Утро другого дня. Селютин в палате продолжает писать предисловие:

«Я верил в людей. Я ровнял их по себе. Я видел их благородными, честными. Как сильно заблуждался я! Все люди разные и много среди них прохвостов, негодяев. Особенно в искусстве.

Я ждал, когда меня позовут, оценят. На тот момент у меня была уже почти готовая книга рассказов. Целый том.

Никто не оценил, не позвал.

И вот сейчас мне приходится восстанавливать строчку за строчкой. Я должен воссоздать сборник. И не только ради себя, но и ради литературы. Мои рассказы обогатят её. Я знаю: они достойны».

 

Стук в дверь.      

 

Войдите!

 

Входит Людмила.

 

ЛЮДМИЛА. Не помешаю?

СЕЛЮТИН. Глупости говоришь. Как может родная жена помешать родному мужу? (Целует Людмилу, она его в ответ.)

ЛЮДМИЛА. Пришла проведать. Напекла кое-чего. Твоё любимое.

СЕЛЮТИН. Пирожки с капустой?

ЛЮДМИЛА. Они.

СЕЛЮТИН. Обожаю. Спасибо.

ЛЮДМИЛА. Как ты тут?

СЕЛЮТИН. Ничего.

ЛЮДМИЛА. Чем-нибудь лечат?

СЕЛЮТИН. Каждый день процедуры, уколы. Уже больно сидеть.

ЛЮДМИЛА. Попроси колоть в вену.

СЕЛЮТИН. Я что - наркоман?

ЛЮДМИЛА. Зато синяков не будет. (Видит раскрытую тетрадь на столе. Селютин закрывает её.) Мог бы не прятать.

СЕЛЮТИН. Тебе литература не интересна.

ЛЮДМИЛА. Большинство людей такие, как я. Мы живём детьми, домашними заботами.

СЕЛЮТИН. Дочка выросла. А заботы - да, никогда не кончатся.

 

ЛЮДМИЛА (помолчав). Что же ты задумал покинуть меня?

СЕЛЮТИН. Я не сам. Моё нездоровье.

ЛЮДМИЛА. С виду богатырь. А на деле...

СЕЛЮТИН. Труха. Изработалось в труху сердце.

ЛЮДМИЛА. Всё твои недосыпы. Ночная писанина.

СЕЛЮТИН. Люда, я не бездарный писатель. Я должен, я обязан. Талант человеку не принадлежит.

ЛЮДМИЛА. Что же тебя никто не печатает?

СЕЛЮТИН. А я разве пытался?

ЛЮДМИЛА. Зачем же тогда тратить время?

СЕЛЮТИН. Тебе не понять.

ЛЮДМИЛА. Куда уж нам!

СЕЛЮТИН. Ты же не ссориться пришла?

ЛЮДМИЛА. Нет. Помнишь, как мы познакомились?

СЕЛЮТИН. К чему вспоминать?

ЛЮДМИЛА. Хочу. Когда-то же надо. Ты катался в парке по лыжне, я тоже.

СЕЛЮТИН. Ты по часовой стрелке, я против.

ЛЮДМИЛА. И вот встретились.

СЕЛЮТИН. Ты мне сразу понравилась. Стройная. С добрыми и даже ласковыми глазами.

ЛЮДМИЛА. Ты тогда уже был разведён и свободен. А я ещё замужем не была.

СЕЛЮТИН. Совсем девчонка.

ЛЮДМИЛА. А ты мужественный такой. Много старше меня.

СЕЛЮТИН. Я стал уступать тебе лыжню...

ЛЮДМИЛА. А я тебе. И упала. Ты мне помог подняться, и наши взгляды встретились.

СЕЛЮТИН. Дальше мы катались по кругу вместе.

ЛЮДМИЛА. А потом сошлись и вскоре оформили брак.

СЕЛЮТИН. Потому что должна была родиться Наташка.

ЛЮДМИЛА. Мы тогда ещё не знали, кто это будет: мальчик или девочка.

СЕЛЮТИН. Я хотел сына.

ЛЮДМИЛА. А я дочку.

СЕЛЮТИН. И вот дочь родилась.

ЛЮДМИЛА. Мы вместе уже тридцать лет.

СЕЛЮТИН. Как быстро пролетело время!

ЛЮДМИЛА. Я не успела заметить его.

СЕЛЮТИН. Я успел.

ЛЮДМИЛА. Благодаря чему? Как?

СЕЛЮТИН. Второй брак не первый. Было с чем сравнить.

ЛЮДМИЛА. Сашка, Сашка! Как я буду жить без тебя? (На глазах показались слёзы.)

СЕЛЮТИН. А вот этого не надо, Люда. Зачем плакать?

ЛЮДМИЛА. Разве я хочу? Они сами.

СЕЛЮТИН. Ну, перестань. Пожалуйста, перестань.

Людмила виснет на Селютине и плачет сильнее прежнего.

 

Постучавшись, входит Езельская.

 

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ой, простите! Я не знала, что у вас посетительница.

СЕЛЮТИН. Это жена. Пришла навестить.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я позднее зайду. Извините. (Уходит.)

СЕЛЮТИН (вдогон). Всегда пожалуйста!       

 

ЛЮДМИЛА. При жене тоже?

СЕЛЮТИН. Люда, ты что такое говоришь?

ЛЮДМИЛА. У тебя с ней шашни?

СЕЛЮТИН. Люда, это доктор. Для пациентов доктор не имеет пола.

ЛЮДМИЛА. У тебя всегда были любовницы. Завёл себе и здесь?

СЕЛЮТИН. Люда, это больница. Здесь другие измерения. Другие категории.

ЛЮДМИЛА. Так уж и другие! Так я и поверила!

СЕЛЮТИН. Люда, когда ты успела стать ревнивой?

ЛЮДМИЛА. Станешь, когда такое!

СЕЛЮТИН. Какое? Это её обязанность - наблюдать пациентов.

ЛЮДМИЛА. Как она смотрела на тебя!

СЕЛЮТИН. Как? Обыкновенно.

ЛЮДМИЛА. С интересом. С обожанием даже.

СЕЛЮТИН. Придумаешь тоже!

ЛЮДМИЛА. Я женщина. А женщина всегда чувствует присутствие соперницы.

СЕЛЮТИН. Какая соперница? В моём возрасте! В моём состоянии!

ЛЮДМИЛА. На мужскую силу жаловаться  тебе никогда не приходилось.

СЕЛЮТИН. Люда, здесь больница. Здесь не дом свиданий.

ЛЮДМИЛА. Наслышана я, как они на ночных сменах обхаживают больных.

СЕЛЮТИН. Люда, я старик. Я инвалид, не жилец уже.

ЛЮДМИЛА. Это им не помеха.

СЕЛЮТИН. Люда, ты прекратишь наконец?

ЛЮДМИЛА. Значит, правду говорю, раз повышаешь голос.

СЕЛЮТИН. Я не повышаю. Я прошу тебя не говорить ерунду.

ЛЮДМИЛА. Это не ерунда. Жизнь. Бывает она и такая.

СЕЛЮТИН. Совсем тебя сегодня не узнаю.

ЛЮДМИЛА. Только сегодня?

СЕЛЮТИН. Да. А что?

ЛЮДМИЛА. Я не выживу без тебя, Саша.

СЕЛЮТИН. Опять слёзы.

ЛЮДМИЛА.  Как без них?

СЕЛЮТИН. Ты моложе меня на пятнадцать лет.

ЛЮДМИЛА. К женщине старость приходит раньше.

СЕЛЮТИН. Ты молодая. Тебе жить и жить.

ЛЮДМИЛА. Я одна не смогу. Не смогу. (Всхлипнув, плачет.)

СЕЛЮТИН. Ты одна не будь. За кого-нибудь выйди.

ЛЮДМИЛА. За кого? В пятьдесят лет?

СЕЛЮТИН. Есть, наверное, подходящие вдовцы, холостяки.

ЛЮДМИЛА. Кто они рядом с тобой? Ты орёл. Ты герой.

СЕЛЮТИН. Ну не знаю тогда что говорить, советовать.

ЛЮДМИЛА. Ничего и не надо. Завтра прийти не смогу.

СЕЛЮТИН. Не страшно.

ЛЮДМИЛА. Не променяй меня на докторшу.

СЕЛЮТИН. Люда, ну зачем ты опять?..

ЛЮДМИЛА. По-другому никак.

СЕЛЮТИН. Ну как знаешь.

 

Людмила уходит. Селютин остаётся. Садится к столу, пробует писать.

Сбился с мысли. (Кладёт ручку.) Ох, уж эти женщины!

 

Стук в дверь. Входит Езельская.

 

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Наконец-то ваша жена ушла. Я думала, она никогда не уйдёт.

СЕЛЮТИН. Она жена и имеет право.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я тоже имею. На осмотр пациента. На посещение его.

СЕЛЮТИН. Осматривайте. Посетите. Вот он я.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. А у неё были красные глаза. Она плакала?

СЕЛЮТИН. Жалеет меня.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я вас тоже жалею. А вы меня?

СЕЛЮТИН. Я? Вас?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Обнимите меня.

СЕЛЮТИН. Я?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ну что же вы повторяетесь? Просто обнимите на секунду и отпустите.

СЕЛЮТИН. На секунду?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. И отпустите.

СЕЛЮТИН. Вот.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ну что же вы? Постойте ещё.

СЕЛЮТИН. Вы сказали, на секунду.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Боже, как я любила бы вас, будь вы моим! Какая сила! Какой ум! Какое благородство!

СЕЛЮТИН. Вы тоже прекрасны во всех отношениях.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Так обнимите же меня. Крепче. Я никогда не была так счастлива, как сейчас.

СЕЛЮТИН. Это же пустяки. Малая малость.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Можно я вас поцелую?

СЕЛЮТИН. Мы уже стары для... всего такого.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я? Нет. (Целует Селютина.) Как давно мою щёку не колола мужская щетина!

СЕЛЮТИН. Я сегодня брился. Рано утром.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Милый! Вы не знаете, что вы сотворили со мной.

СЕЛЮТИН. Что?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я живу. Я снова живу!

 

 

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

 

Редакция журнала. Кабинет главного редактора.

БОРИС. Отец, два месяца назад я передал тебе рассказы Александра Селютина.

ПАЛЬ. И что?

БОРИС. Когда ты их прочитаешь?

ПАЛЬ. Никогда.

БОРИС. Почему?!

ПАЛЬ. Я читал их ещё тридцать лет назад.

БОРИС. Они другие. Это блистательная проза.

ПАЛЬ. Даже если сгусток шедевров.

БОРИС. Подборка украсит журнал. Поднимет его престиж.

ПАЛЬ. Или, наоборот, уронит, скомпрометирует.

БОРИС. Как? Чем?                                                                         

ПАЛЬ. А ты крепче подумай и догадаешься.

БОРИС. Выламывается из общего ряда?

ПАЛЬ. Говорю же, ты догадливый.

БОРИС. Но это образец для подражания. Пусть другие стремятся достигнуть такого же уровня.

ПАЛЬ. А они  достигнут?

БОРИС. Если честно, то вряд ли.

ПАЛЬ. Ну а я о чём? Не то ли и предвижу?

БОРИС. А я что-то не сообразил.

ПАЛЬ. Теперь всё понял?

БОРИС. Но кто-то же должен задавать тон.

ПАЛЬ. Ты это уже говорил, хоть и другими словами.

БОРИС. Заметил и признаю мой повтор.

ПАЛЬ. На этом и закончим наши дебаты.

БОРИС. Закончим. (Подумав) Роберт Васильевич, опубликуйте его просто так. Не для примера.

ПАЛЬ. Просто так тем более не стоит.

БОРИС. А это почему?

ПАЛЬ. Просто так мы публикуем наших авторов из номера в номер. А он не наш автор.

БОРИС. Станет нашим.

ПАЛЬ. Не станет. Пока я главный редактор, не станет.

БОРИС. Те же мочала. Начни сначала.

ПАЛЬ. Засим ставим точку.

БОРИС. Я поставлю многоточие.

ПАЛЬ. А я восклицательный знак.

БОРИС. Филолог!

ПАЛЬ. Критик! (Подаёт папку с рукописью.) Верни автору - и разговор окончен.

БОРИС. Но, отец!..

ПАЛЬ. Окончен.

 

Кабинет Бориса либо улица.

БОРИС. Отец сказал вернуть рассказы автору.

НАТАЛЬЯ. А ты?

БОРИС. Вот - возвращаю. (Подаёт полиэтиленовый пакет с рукописью.)

НАТАЛЬЯ (взяв). Но это может убить папу.

БОРИС. А ты ему не показывай.

НАТАЛЬЯ. А кто-то говорил, продавит публикацию.

БОРИС. Я не думал, что отец встанет как стена.

НАТАЛЬЯ. Неужели ты не найдёшь способ? Не убедишь? Не пережмёшь?

БОРИС. Как ни пытался, всё бесполезно.

НАТАЛЬЯ. Попробуй ещё раз.

БОРИС. Результат будет такой же.

НАТАЛЬЯ. Ну а ради меня ты можешь предпринять новую особую попытку?

БОРИС. Итог один.

НАТАЛЬЯ. Может, тогда я попробую сама?

БОРИС. Не имеет смысла.

НАТАЛЬЯ. Предложу койку на двоих.

БОРИС. Я полагаю, ты шутишь?

НАТАЛЬЯ. У меня не остаётся выбора.

БОРИС. Наталья, однажды мы уже говорили на эту тему.

НАТАЛЬЯ. Иногда жизнь вынуждает повторяться.

БОРИС. Это не жизнь. Твоя твердолобость.

НАТАЛЬЯ. Ещё не поженились, а уже ссоримся.

БОРИС. Нам не дадут пожениться. Ни мой отец, ни твой.

НАТАЛЬЯ. А я уже и не хочу замуж.

БОРИС. Разонравился жених?

НАТАЛЬЯ. Его мягкотелость.

БОРИС. Это несгибаемость свёкра. Жених не при чём.

НАТАЛЬЯ. Хоть одну публикацию может папа увидеть при жизни?

БОРИС. Для него это важно?

НАТАЛЬЯ. А ты как думаешь!

БОРИС. Ты спрашивала? Ты знаешь?

НАТАЛЬЯ. Публикация приятна любому автору.

БОРИС. Может, он стоит выше всей этой околожурнальной суеты, и она ему претит?

НАТАЛЬЯ. Слабак ты, Боря. Так и скажи.

БОРИС. Моего отца никто не осилит. Даже твой папа.

НАТАЛЬЯ. В хитроумных маневрах нет. В остальном да.

БОРИС. Хватит уже препираться. Давай пойдём к нему.

НАТАЛЬЯ. К кому?

БОРИС. К твоему папе.

НАТАЛЬЯ. Зачем?

БОРИС. Я хочу написать о нём в газете.

НАТАЛЬЯ. Для чего?

БОРИС. Чтобы продавить публикацию в журнале.

НАТАЛЬЯ. А это поможет?

БОРИС. Должно.

 

Больница. Палата Селютина.

НАТАЛЬЯ. Папа, с тобой хочет познакомиться один человек.

СЕЛЮТИН. Кто? Говори прямо.

НАТАЛЬЯ. Человек, которому понравились твои рассказы.

СЕЛЮТИН. Сын Роберта Паля?

НАТАЛЬЯ. Он.

СЕЛЮТИН. Не надо мне его.

НАТАЛЬЯ. Он хочет написать о тебе в газете.

СЕЛЮТИН. А почему не в журнале?

НАТАЛЬЯ. Ты же знаешь, Паль против.

СЕЛЮТИН. Ну, хорошо. Пусть войдёт. (Прохаживается по комнате, то ли волнуясь, то ли ожидая.)

 

Входит Борис.

 

БОРИС. Наталья сказала, что мне можно войти?

СЕЛЮТИН. Она говорит, вы хотите написать обо мне?

БОРИС. Есть такая задумка.

СЕЛЮТИН. Это будет похвала, не разнос?

БОРИС. Конечно же, похвала.

СЕЛЮТИН. Значит, вы разбираетесь в литературе. Охотно с вами познакомлюсь. Александр Селютин. (Протягивает руку.)

БОРИС (пожав её). Борис Пальман. А как вас по отчеству?

СЕЛЮТИН. Александрович. Но можно без отчества.

БОРИС. Ну что вы, Александр Александрович! Вы старше, и я к вам со всем уважением.

НАТАЛЬЯ. Имя-отчество у папы прямо как у моего любимого Блока.

СЕЛЮТИН. Стихов я никогда не писал. Сразу и единственно прозу.

БОРИС. Откуда же она у вас такая поэтичная?

СЕЛЮТИН. Учился у великих. Вероятно, что-то перенял.

БОРИС. Масштаб виден. Размах тоже. Расскажите, как вы пришли в литературу.

СЕЛЮТИН. Как начал писать?

БОРИС. Да.

СЕЛЮТИН. Я родился на Дальнем Востоке, где живописная река Амур и могучие красавцы-кедры. Тамошняя природа ещё мальцом очаровала меня. Мне захотелось рассказать о ней людям, которые не видели её.

БОРИС. Вы начинали как писатель-натуралист?

СЕЛЮТИН. В центре внимания у меня уже и тогда был человек. Ну а природа - как антураж, как место, где судьба испытывает человека.

БОРИС. Любопытный подход.

СЕЛЮТИН. И, как оказалось, очень продуктивный. Лучшие мои рассказы написаны по этому принципу.

БОРИС. Ваши произведения по-настоящему хороши. Особенно в сравнении с современностью, когда измельчала и литература, и, как сказал бы Чехов, наш брат-литератор.

СЕЛЮТИН. Вы наблюдательный человек. Аналитик.

БОРИС. Я работаю в жанре критики, поэтому должен. А вот ответьте, пожалуйста, на такой вопрос.

СЕЛЮТИН. Слушаю.

БОРИС. Как или чем вы жили без литературы тридцать лет, т.е. всё то время, пока не вернулись к писательству?

СЕЛЮТИН. Жил как все. Работой, огородом, рыбалкой. Если соврать.

БОРИС. Ну а если говорить правду? Литературе и в частности критике нужна только она - правда. Если, конечно, это настоящая литература и настоящая критика.

СЕЛЮТИН. Вы не представляете, какой это был для меня удар - критика со стороны вашего отца!..

БОРИС. Говорите-говорите. Я в курсе, наслышан.    

СЕЛЮТИН. Меня по сути отлучили от литературы. От писательской деятельности. Мне стоило труда вернуться к жизни, не умереть. Это был страшнейший нокаут, произведённый запрещённым приёмом. Если выражаться боксёрской терминологий.

БОРИС. В вас виден сильный человек. У вас фигура атлета и сила воли.

СЕЛЮТИН. Я занимался боксом. И чего мне стоило потом, образно выражаясь, на годы законопатить глаза, чтобы не видеть красоты мира и творящихся на её фоне несправедливостей.

БОРИС. Вы борец и боец. Я восхищён вашими рассказами. Это нечто!

НАТАЛЬЯ. Папа, я говорила! Ты помнишь?

БОРИС. Вы настоящий художник. Большой художник. У вас что ни рассказ, то новое слово в литературе. Это невероятно трудно, т.к. за время существования прозы в ней уже сделал свои открытия не один великий писатель.

НАТАЛЬЯ. Папа с детства подозревал в себе могучий талант. Просто рядом не оказалось человека, кто оказал бы поддержку.

БОРИС. Зато нашёлся ниспровергатель.

НАТАЛЬЯ. И это выбило папу из литературы на тридцать лет.

СЕЛЮТИН. Ничего. Я уже восстановил все рассказы. Осталось написать послесловие.

БОРИС. Вы выдающийся прозаик.

СЕЛЮТИН. Я нахожусь ещё на этом свете. Странно слышать о себе такие слова.

БОРИС. Вашего уровня письма сегодня не достигает никто.

СЕЛЮТИН. Спасибо. Вы совсем не похожи в суждениях на вашего отца.

БОРИС. Простите ему его резкость.

СЕЛЮТИН. Это не резкость, работа на уничтожение.

БОРИС. У него был такой период. Сейчас он другой.

СЕЛЮТИН. Неужели?

БОРИС. Он сильно изменился.

СЕЛЮТИН. Это в какую же сторону? В либерализм, в потакание?

БОРИС. В объективизм, самокопание.

СЕЛЮТИН. Возраст! Вероятно, сказался возраст.

БОРИС. Возможно.

 

СЕЛЮТИН. Дочка, а что это у тебя в пакете? (Заглядывает.) Моя папка?! Мои рассказы?! Мне отказали?

БОРИС. Вы знаете...

НАТАЛЬЯ. Нет, папа, ты неправильно понял.

СЕЛЮТИН. Дочь, обманывать нехорошо. Скажите правду, Борис.

БОРИС. Я напишу о вас в газете, и тогда отец опубликует вас. Будет вынужден.

СЕЛЮТИН. К сожалению, я успел изучить его слишком хорошо.

БОРИС. Он будет припёрт к стенке. Ему ничего не останется.

СЕЛЮТИН. Не уговаривайте меня, как ребёнка. Я взрослый и уже даже старый человек.

БОРИС. У вас возраст мудрости. Самое то для писателя.

СЕЛЮТИН. Опоздал! На тридцать лет опоздал. 

БОРИС. Всё сложится. Вот увидите!

СЕЛЮТИН. Если бы да кабы! Эх, горе моё! (Спешно выходит из палаты, чтобы не показать нахлынувших слез.)

 

БОРИС (вдогон). Александр Александрович! Зря вы не верите.

НАТАЛЬЯ. Папа! Борис всегда говорит правду.

БОРИС. Навестили больного.

НАТАЛЬЯ. Познакомился критик с прозаиком.

БОРИС. Я сегодня же поговорю категорично с отцом.

НАТАЛЬЯ. У тебя ничего не выйдет.

БОРИС. Выйдет.

НАТАЛЬЯ. Он, как обычно, уйдёт от разговора.

БОРИС. Сегодня не уйдёт. Я настроен решительно.

 

Вечер. Проходная комната в доме Паля.

БОРИС. Отец, у меня к тебе разговор.

ПАЛЬ. Я занят.

БОРИС. У меня важный разговор.

ПАЛЬ. А у меня важные дела.                                          

БОРИС. Селютин восстановил свои рассказы.

ПАЛЬ. Нашёл важный разговор!

БОРИС. Важнее быть не может.

ПАЛЬ. Моя повесть важнее его рассказов.

БОРИС. Роберт Паль пишет повесть? О чём она?!

ПАЛЬ. Пишет Роберт Пальман и пишет о себе. Саморазоблачает свою подлую натуру. И практически уже завершил исповедь. Осталось поставить последнюю точку.

БОРИС. Занятно. Дашь прочитать?

ПАЛЬ. Рукопись уже завтра поступит к тебе в отдел.

БОРИС. Польщён вниманием.

ПАЛЬ. Как без тебя!

БОРИС. Ты многоопытен и ты главный редактор.

ПАЛЬ. Прежде, чем  запускать в печать, напиши предисловие.

БОРИС. Ты же сам зверский критик.

ПАЛЬ. По отношению к себе я слеп.

БОРИС. Вот так признание! А как же ты судишь других?

ПАЛЬ. Так же, вслепую.

БОРИС. Ну и ну!

ПАЛЬ. Брось удивляться.

БОРИС. Итак, баш на баш.

ПАЛЬ. То есть?

БОРИС. Я пишу предисловие к твоей повести, ты даёшь согласие на публикацию рассказов Селютина.

ПАЛЬ. Он неудачник. Тебе с ним не по пути.

БОРИС. Отец, он скоро умрёт.

ПАЛЬ. Как бы не пережил нас!

БОРИС. Отец, дай согласие. Потому что я всё равно не отступлю.

ПАЛЬ. Прямо как я в молодости.

БОРИС. Твой ответ?

ПАЛЬ. Нет.

БОРИС. Ну, отец!

ПАЛЬ. Нет. (Уходит.)

 

Из соседней комнаты появляется Татьяна. Она слышала конец разговора.

ТАТЬЯНА. Сынок, он не уступит. Даже не пытайся.

БОРИС. Уступит.

ТАТЬЯНА. Я его знаю лучше.

БОРИС. Уговорю.

ТАТЬЯНА. Не получится.

БОРИС. Передавлю.

ТАТЬЯНА. Тем более. (Уходит.)

БОРИС (один). Это же надо до такой степени ненавидеть человека! За что? Откуда столь дикое неприятие и злость?

 

Не оглянувшись, мимо проходит Паль и скрывается в своём кабинете, закрыв громкими щелчками дверь за замок.

 

Возвращается Татьяна.

ТАТЬЯНА (о Пале). Он взял револьвер.

БОРИС. Ты о чём?

ТАТЬЯНА. Это такое оружие. Пиф-паф! Пиф-паф!

БОРИС. Откуда у отца револьвер?

ТАТЬЯНА. Украл подростком у директора интерната.

БОРИС. Ни фига себе! А у того откуда?

ТАТЬЯНА. Именной. С Гражданской войны.

БОРИС. Зачем украл?

ТАТЬЯНА. А я знаю?

БОРИС. А где он его хранил?

ТАТЬЯНА. В лесу в дупле.

БОРИС. Я не про тогда - про сейчас.

ТАТЬЯНА. В столе под замком.

БОРИС. И вот стол открыт и револьвера нет?

ТАТЬЯНА. Говорю же, да.

БОРИС. Зачем ему пистолет?

ТАТЬЯНА. Охранять наш коттедж от бандитов.

БОРИС. Нет, зачем он ему сейчас?

ТАТЬЯНА. Постучись и спроси.

 

БОРИС (через дверь). Отец, открой.

Голос Паля доносится из-за двери:

- Не надо мне вас.

БОРИС. Зачем ты взял револьвер?

- Очень стал нужен.

БОРИС. Отец, не делай этого. Ты слышишь?

- Твой отец негодяй. Он заслужил то, что заслужил.

БОРИС. Ты этим ничего не докажешь.                                                          

- Я избавлю вас от себя.

БОРИС. Ты нам не мешаешь.

- Я не слепой - и вижу.                                                                

БОРИС. Отец, перестань.

- Ты хотел сказать, прекрати? Я прекращаю.

БОРИС. Отец, пожалей мать.

- Только её? А тебе я совсем не нужен?

БОРИС. Отец, это нечестно.

- Стрелять в себя нечестно?

БОРИС. Нечестно запираться и, разговаривая через дверь, принимать необдуманные решения.

- Моё решение обдуманное. Я обдумал его давно. Осталось реализовать.

БОРИС. Не вздумай.

- Раз, два, три!

БОРИС. Не смей. (Раздаётся звук выстрела.)

ТАТЬЯНА (Борису). Я умру от стыда за него.

Борис пытается открыть дверь, дёргая её за ручку. Затем толкает плечом. Ещё и ещё раз - и всё сильнее. Створки распахиваются.

 

Кабинет Паля. Он за столом. На столе пузатая бутылка коньяку и маленькая рюмка.

Вбегает Борис. Видит отца живого. У Паля в руке револьвер. В кабинете ещё стоит дым от выстрела. На него, войдя, долго смотрит Татьяна.    

БОРИС. Без стрельбы нельзя? Напугал маму.

ПАЛЬ. Я выстрелил в свою гипсовую голову. Это она сбивала меня с толку. Думала не о том и не так. (Прицеливается и стреляет в неё повторно.)

ТАТЬЯНА. Зря писатели подарили ему бюст на юбилей.

БОРИС. Ты даже застрелиться по-человечески не можешь.

ПАЛЬ. Могу.

БОРИС. Отдай пистолет.

ТАТЬЯНА. Роберт, пожалей мои нервы.

БОРИС. Выпил - вот и куражится.

ПАЛЬ. Ты разве не знаешь, что я непьющий? Ты должен понимать, что это значит для меня - в кои-то веки прибегнуть к помощи алкоголя.

БОРИС. Значит, ты дошёл до края. Значит, тебе плохо.

ТАТЬЯНА. Он сам себя загнал туда.

ПАЛЬ. Ты заодно с ним?

ТАТЬЯНА. Я мать. Всё хорошее, что есть в нём, досталось ему от меня.

ПАЛЬ. Значит, плохое от меня?

ТАТЬЯНА. От кого же ещё!

ПАЛЬ. Или ты родила его от другого?

БОРИС. Отец, это уже слишком. Это уже не юмор.

ПАЛЬ. Застрелиться не удалось. Напиться тоже. Куда податься бедному Йорику?

БОРИС. Никуда. Ляг и поспи - и сразу всё пройдёт.

ПАЛЬ. Не-а. Тут ни сном, ни дубьём не усыпить, не выдолбить.

ТАТЬЯНА. Сам себя запутал. С тебя и спрос.

ПАЛЬ. А я и не виню никого.

ТАТЬЯНА. Хоть в этом ты человек.

ПАЛЬ. Я тебя никогда не любил. Я женился на тебе из выгоды.

БОРИС. Мама, не слушай. Он городит назло.

ТАТЬЯНА. Я всегда знала, что ты карьерист. Ты женился не на мне, а на должности моего папы, который был директором книжного издательства.

БОРИС. Отец, мама! Это всё неправда. Вы жили хорошо. К чему взаимные обвинения? Ничего пагубного между вами не было. Я вырос у вас на глазах. Я вас помню хорошими, мирными и не имеющими претензий друг к другу.

ТАТЬЯНА. Тихая вода скрывает глубину.

ПАЛЬ. Вот кому надо было стать писателем, а не мне!

БОРИС. Отец, прекращай.

ПАЛЬ. Купился на дочку издателя.

БОРИС. Позарился на мамину красоту, стать.

ПАЛЬ. Не-а. Прельстился связями тестя в книжно-журнальном деле. Он и открыл мне главные двери. Ого, получились стихи. Я поэт! За это обязательно надо выпить.

 

Борис отбирает бутылку с рюмкой:

- Отец, тебе достаточно.

 

ПАЛЬ. Ты считаешь? Плохо же ты знаешь меня! Было время, я мог выпить литр на спор или чтобы поддержать нужную компанию. Я перепивал всех.

ТАТЬЯНА. Оговаривает себя. Врёт.

БОРИС. Отец, отдай мне револьвер в обмен на бутылку.

ПАЛЬ. Вот, забирай.

БОРИС. Давно бы так. Можешь напиться в стельку.

ПАЛЬ. Я лучше налижусь в хлам.

ТАТЬЯНА. Ты знаешь такие слова?

ПАЛЬ. Я человек литературы. ПиШатель.                                 

БОРИС. Ты всегда был интеллигентом.

ПАЛЬ. Я всегда им казался. Я маскировался так.

БОРИС. Отец, разоблачения не обязательны. Мы тебе не враги.

ПАЛЬ. «И возненавидят его ближние его».

БОРИС. Отец, это не ненависть. Это сожаление, укорот.

ПАЛЬ. Уходите. Дайте мне побыть одному.

ТАТЬЯНА. А ты себя не того?..

ПАЛЬ. Плебейский уход из жизни мне чужд. Я напьюсь коньяку до упаду и рухну спать на диван.

БОРИС. Ты даёшь слово? Ты обещаешь?

ПАЛЬ. Я гарантирую падение на диван.

ТАТЬЯНА. Что-то он, по-моему, недоговаривает.

БОРИС. Отец, я останусь с тобой. Мама, принеси мне рюмку.

ПАЛЬ. Нет, я должен побыть один. Уходите оба.

БОРИС. Ты обещаешь, что ничего не сделаешь с собой?

ПАЛЬ. Ты забрал револьвер. Тебе этого мало?

БОРИС. Ладно, мам, пойдём. Пусть он побудет наедине с собой.

ТАТЬЯНА. Пусть.

ПАЛЬ. Я побуду. (Закрывает за ними дверь.) Вот к чему ты пришёл в конце жизни, Роберт Пальман. Или всё-таки Роберт Паль? Ты никому не нужен. Ни жене, ни родному сыну. Ни журналу. Ни литературе. От тебя один вред. Всем и каждому. Как с этим жить? Как? (Наполняет рюмку коньяком и выпивает.) Разве такой я видел свою жизнь? Я был одинок, как куст в поле. Я мечтал о большой и дружной семье. О сытой и привольной жизни. И к чему пришёл в конце концов?! Значит, не той дорогой я шёл. Значит, я заблудился. Надо выйти назад, на простор, на свободу. И начать всё сначала. А ты сможешь, Роберт Паль? А ты, Пальман?

 

Поздний вечер того же дня. Больница. Палата Селютина.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Что-то вы сегодня не разговорчивы.

СЕЛЮТИН. Я всегда молчун.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Что-то вас гложет.

СЕЛЮТИН. Да нет.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я же вижу.

СЕЛЮТИН. Сегодня в журнале повторно зарубили мои рассказы.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Повторно отказали в публикации?

СЕЛЮТИН. Именно.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вымогают взятку? Не удивлюсь. Сегодня подобное сплошь и рядом. Даже у нас в больнице.

СЕЛЮТИН. Нет, в журнале у меня застарелый конфликт.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Бросьте тогда расстраиваться. Старые раны надо лечить, а не расковыривать.

СЕЛЮТИН. Я бы рад. Да засела в сердце обида.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вам надо сердечко беречь.

СЕЛЮТИН. Уж берегу. Пытаюсь.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Дайте я вас послушаю.

СЕЛЮТИН. Зачем?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Надо. Вдруг у вас микроинфаркт? С вашим нездоровьем...

СЕЛЮТИН. Хорошо, берите фонендоскоп.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Снимите рубашку.

СЕЛЮТИН. Слушаюсь. (Выполняет.)

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Век бы слушала и слушала ваше сердце, как музыку.

СЕЛЮТИН. У него аритмия? Своеобразная композиция?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы мой композитор. Причина в вас.

СЕЛЮТИН. Лилия Валентиновна! Пожалуйста, не начинайте.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы всё, что мне осталось от жизни.

СЕЛЮТИН. Я скоро умру, и вам ничего не останется, как забыть меня.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я буду помнить вас всегда.

СЕЛЮТИН. Лилия Валентиновна! Не нажимайте так сильно.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вам больно?

СЕЛЮТИН. Почему-то горит сердце.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Что же вы молчали?! Выпейте лекарство. Скорее! Вот. И немедленно ложитесь. Вам сейчас вредно любое движение.

СЕЛЮТИН. Если я умру, передайте рукопись дочери.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вы не умрёте, я буду дежурить возле вас до утра.

СЕЛЮТИН. Вы заступили на ночную смену?

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Я специально подменилась ради вас.

 

Квартира Селютиных.

ЛЮДМИЛА. Ой, что-то в бок кольнуло!

НАТАЛЬЯ. Как бы не с папой плохо!

ЛЮДМИЛА. Типун на язык!

 

Начало ночи. Кабинет Паля в его доме.

Паль за столом. Перед ним листы рукописи.

ПАЛЬ (сам с собой). Громкая получилась повесть. Завтра Борис отдаст её в печать. - Ты готов к скандалу, Роберт Паль? А ты, Пальман? (Делает глоток коньяку из рюмки.)

 

Входит Борис.

 

БОРИС. Отец, уже ночь.

ПАЛЬ. Ну и что?

БОРИС. Мама меня к тебе отправила.

ПАЛЬ. Зачем?

БОРИС. Посмотреть, как ты тут.

ПАЛЬ. Я нормально.

БОРИС. И не пьян совсем?

ПАЛЬ. И не пьян. Я перечитал повесть, т.е. поставил последнюю точку. Завтра запускай.

БОРИС. Хорошо, отец.

ПАЛЬ. Почему ты не называешь меня словом «папа»?

БОРИС. Не знаю, как-то привык.

ПАЛЬ. Маму же ты не зовёшь: мать.

БОРИС. Мама это святое. Мама это мама.

ПАЛЬ. А отец так себе?

БОРИС. Ну почему! Зачем ты выкрал револьвер у директора интерната?

ПАЛЬ. Неожиданный переход.

БОРИС. Ответь.

ПАЛЬ. Я думал, револьвер мне пригодится.

БОРИС. Для чего?

ПАЛЬ. Грабить людей.

БОРИС. Ты шутишь?

ПАЛЬ. Но я обошёлся без оружия.

БОРИС. Уж присвоил чужого! Это да. До смерти не отмыться.

ПАЛЬ. В молодые годы я не знал, что Бог справедливо раздаёт таланты.

БОРИС. Это как?

ПАЛЬ. Кому музыкальный слух. Кому телосложение Аполлона. Кому красивое лицо... И надо быть благодарным за это. А я?

БОРИС. А ты?

ПАЛЬ. Решил, что дадено мне слишком мало.

БОРИС. И тогда ты решил воровать?

ПАЛЬ. Я думал: я тоже дотянусь до вечности. Создам что-то достойное, крупное. Но этого не произошло. И я понял, что чуда не случится. И начал я мстить.

БОРИС. Как хорошо, что нас с тобой не слышат твои потерпевшие!

ПАЛЬ. Плохо. Они бы простили меня. Потому что я говорю правду, и я искренен.

БОРИС. Не льсти себе. Ты обокрал Селютина, Платонова, Барка...

ПАЛЬ. И ещё некоторых.

БОРИС. Десятерых.

ПАЛЬ. Ты навёл справки? Воскресил их из мёртвых?

БОРИС. Я задался целью смягчить твою вину. Некоторые ещё живы.

ПАЛЬ. Я написал покаянную повесть, и они простят меня.

БОРИС. Такое нельзя печатать при жизни.

ПАЛЬ. Мне умереть? Прямо сейчас? Верни мне мой револьвер.

БОРИС. Он не твой. Отец, ты запутался в кражах.

ПАЛЬ. Я выпутаюсь из них.

БОРИС. Как?

ПАЛЬ. Поставь повесть в ближайший номер.

БОРИС. Это твоя прерогатива. Ты главный редактор.

ПАЛЬ. В этот раз придётся тебе.

БОРИС. Не многовато ли для меня одного? Предисловие, редактура, учёт, контроль и т.д. и т.п.

ПАЛЬ. Сядешь на моё место главного редактора.

БОРИС. Ты решил вернуться в отдел прозы?

ПАЛЬ. Я решил уйти из журнала.

БОРИС. Есть причины?

ПАЛЬ. А то ты не знаешь?!

БОРИС. Но они же не катастрофические, преодолимые.

ПАЛЬ. Кризис вот здесь и здесь. (Показывает на голову и сердце.)

БОРИС. У тебя обнаружилось сердце?

ПАЛЬ. Вы обсудили моё строение сегодня с мамой?

БОРИС. Был разговор.

ПАЛЬ. В чём ещё меня уличила Татьяна Марковна, кроме отсутствия главного человеческого органа?

БОРИС. Ни в чём.

ПАЛЬ. Вот пойди к ней сейчас и ошарашь известием о моём уходе из журнала.

БОРИС. Я боюсь такое ей говорить. Для неё, наверное, это важно - твоя должность.

ПАЛЬ. Всё равно ведь завтра узнает.

БОРИС. Хорошо. Передам. (Уходит.)  

 

Другая комната в доме Паля. Ночь.

ТАТЬЯНА. Ну что там отец?

БОРИС. Бузит.

ТАТЬЯНА. Затевал с тобой драку?

БОРИС. У него тяжба с самим собой.

ТАТЬЯНА. Проснулись чувства, эмоции?

БОРИС. Переворот у него произошёл в душе.

ТАТЬЯНА. Ты полагаешь?

БОРИС. Уверен.

ТАТЬЯНА. Почему ты так думаешь?

БОРИС. Хочет уйти из журнала.

ТАТЬЯНА. Он уже грозился. Два года назад. Не уйдёт.

БОРИС. Полагаешь?

ТАТЬЯНА. Уверена.

 

У Бориса звонит телефон.

 

БОРИС. Да, Наташа, я тебя слушаю.

НАТАЛЬЯ (по телефону). Папа умер.

БОРИС. Когда?

НАТАЛЬЯ. Только что.

БОРИС. Может, это ошибка, ведь трёх месяцев ещё не прошло?

НАТАЛЬЯ. Позвонила зав. отделением. Она как раз была на ночном дежурстве. Всё произошло у неё на глазах.

БОРИС. Как именно?

НАТАЛЬЯ. Папа расстроился из-за отказа в публикации.

БОРИС. Ты предупреждала, а я забыл об опасности.

НАТАЛЬЯ. Чего уж теперь!

БОРИС. Выходит, известие убило его?

НАТАЛЬЯ. Ускорило уход. Он ушёл на пять дней раньше назначенного врачами срока. Хотя они могли ошибиться.

БОРИС. Когда ты поедешь к отцу?

НАТАЛЬЯ. Я хотела сейчас. Но заведующая не разрешила. Сказала: утром.

БОРИС. Вместе поедем.

НАТАЛЬЯ. Я буду тебя ждать.

БОРИС. Спокойной ночи!

НАТАЛЬЯ. Будь проклята эта ночь!

 

Связь обрывается.

 

ТАТЬЯНА. Бедная девочка!

БОРИС. Бедный её отец!

ТАТЬЯНА. Потому что умер?

БОРИС. Ни одной публикации при жизни. Это страшнее.

ТАТЬЯНА. Для писателя, вероятно, так. Ты куда?

БОРИС. К отцу.

ТАТЬЯНА. Зачем?

БОРИС. Сообщу известие.

ТАТЬЯНА. А ему это не повредит?

БОРИС. Он обрадуется.

ТАТЬЯНА. Неужели человек способен так деградировать? Или Роберт Паль всегда был таким?

 

Кабинет Паля. Он застилает диван, чтобы лечь спать.

ПАЛЬ. Снова ты?

БОРИС. Я. Отец, он умер.

ПАЛЬ. Кто? Ты о ком?

БОРИС. Александр Селютин.

ПАЛЬ. Мне до него дела нет.

БОРИС. Он был живой, как и ты.

ПАЛЬ. Я тоже скоро отдам концы. А Паля уже нет. Остался только Пальман.

БОРИС. Отец, сейчас шутки не уместны.

ПАЛЬ. Я не шучу.

БОРИС. А что же ты делаешь?

ПАЛЬ. Объясняю ситуацию.

БОРИС. Ситуацию? Какую?

ПАЛЬ. О вечности для гениев.

БОРИС. Для гениев?

ПАЛЬ. Их будут помнить. Разве этого мало?

БОРИС. Отец, он умер. Он умер, отец!

ПАЛЬ. Я это уже слышал. Не ной, как баба.

БОРИС. Отец, ты убил его.

ПАЛЬ. Я?

БОРИС. Ты. Своим отказом. Ты убийца.

ПАЛЬ. Подбирай слова.

БОРИС. Ты не напечатал его рассказы.

ПАЛЬ. И не был обязан.

БОРИС. Искусство лишилось большого художника.

ПАЛЬ. Зачем тебе чужое искусство?

БОРИС. Это то, что отличает нас от животных.

ПАЛЬ. Подлость! Вот что делает нас людьми. (Издевательски читает «Отче наш».)

БОРИС (перебивает). Отец, не глумись.

ПАЛЬ. Хочу, чтобы меня забрали в преисподнюю.

БОРИС. Считаешь, пора?

ПАЛЬ. Я отправил туда уже достаточное количество человек.

БОРИС. Ты могильщик литературы?

ПАЛЬ. Литературный пономарь. (Читает ещё кусок из молитвы.)

БОРИС. Нет, отец, надо не так. Ропот это жест отчаянья. Литература символ надежды.

ПАЛЬ. Веры, уныния.

БОРИС. Подвига, славы. Я постараюсь, чтобы имя Александра Селютина закрепилось в литературе.

ПАЛЬ. А как же имя Роберта Пальмана или Паля?

БОРИС. Он не достоин. Ему не место в истории литературы.

ПАЛЬ. Всё равно будет по-моему, а не наоборот.

БОРИС. Ты останешься, а он нет?

ПАЛЬ. Я заложил фундамент. Это толстый пласт.

БОРИС. Его размоет время, сдует ветер. Твой булыжник покатится с горы.

ПАЛЬ. Уж не ты ли будешь дуть?

БОРИС. Если понадобится, то и задую.

ПАЛЬ. Этот булыжник твой отец.

БОРИС. Нужно снять камень с тела литературы.

ПАЛЬ. Посмотрим, чья возьмёт.

БОРИС. Катись, камень, с горы.

ПАЛЬ. Это ты мне?

БОРИС. Твоим текстам.

ПАЛЬ. Ты их не называешь произведениями?

БОРИС. Они не заслуживают.                                                        

ПАЛЬ. Ну-ну. Селютин не иначе, как твой новый кумир?

БОРИС. Он самый.

ПАЛЬ. Это всё равно ему не поможет.

БОРИС. Поможет.

ПАЛЬ. Нет.

БОРИС. Да. Я напишу о нём книгу.

ПАЛЬ. Хоть десять, хоть сто. Сегодня миру не до литературы.

БОРИС. Я достучусь. Я посвящу ему жизнь.

ПАЛЬ. Кто он тебе? Даже не родственник.

БОРИС. Выдающиеся люди важнее близких, нужнее их.

ПАЛЬ. Когда-нибудь ты переменишь мнение.

БОРИС. Нет. Никогда.                              

ПАЛЬ. Тебе бы такое упорство для прославления себя.        

БОРИС. Я не достоин.

ПАЛЬ. А кто, скажи, сегодня достоин? Но книги у них выходят, гонорары они получают. Правда, это смешные деньги по сравнению с тем, что получал я.

БОРИС. Главное - не напечатать, создать.

ПАЛЬ. Дилетантский подход.

БОРИС. Только так создается настоящая литература.

ПАЛЬ. Ой ли?

БОРИС. Долой проходимцев и приспособленцев!

ПАЛЬ. Долой меня! Ха-ха-ха!

 

Утро. Палата Селютина. В палате Езельская, Борис, Наталья.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Ближе к ночи ему стало плохо с сердцем, я дала лекарство. Сразу вроде бы полегчало. А потом случился криз.

Я выходила к другому больному. Прихожу. А он полулежит за столом, откинувшись к спинке. На столешнице его записи. Я заглянула, а там последняя фраза: «Я жил, я был...» (Всхлипывает, плачет.) Я поняла, что душа отлетела. Трогаю. А лоб уже холодный. И пульс не прощупывается.

НАТАЛЬЯ. Бедный папа!

БОРИС. Бедный Александр Александрович!

ЕЗЕЛЬСКАЯ. У вас очень хороший отец.

НАТАЛЬЯ. Я знаю.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Язык не поворачивается говорить о нём в прошедшем времени.

НАТАЛЬЯ. У меня тоже. Спасибо вам за папу.

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Это мой врачебный долг. Да и человеческий тоже.

НАТАЛЬЯ (берёт тетрадь с записями отца.) Смотрите, что тут у папы написано: «Предназначение человека сделать мир лучше. Кто это игнорирует, тот заслуживает презрения».

БОРИС. Более чем замечательные слова.

НАТАЛЬЯ. А дальше такое: «Я всю свою не слишком долгую жизнь стремился принести пользу человечеству. Иногда мне это удавалось. Жаль, что кратким оказался мой век». (Плачет.)

ЕЗЕЛЬСКАЯ. Вот и ты заплакала, дочка.

БОРИС (Наталье). Не плачь. Я тебе обещаю, что люди узнают про него.

НАТАЛЬЯ. Я плачу не поэтому.

БОРИС. А почему?

НАТАЛЬЯ. Я плачу от радости. Он успел. Он написал заветную книгу.

БОРИС. Для писателя это важно. Прозаик Александр Селютин будет жить!

 

У Бориса звонит телефон.

 

БОРИС. Да, мама, я слушаю.

ТАТЬЯНА (по телефону). Борис, скорее домой. Отец нашёл пистолет.

БОРИС. Что же я плохо спрятал?!

ТАТЬЯНА. Ты что-то там говоришь?

БОРИС. Я уже еду, мама. Я уже еду.              

 

Музыка. Занавес.