Жанр: драма, мелодрама, трагедия

 

Созданию произведения предшествовала кропотливая работа по поиску и изучению достоверных материалов, проливающих свет на причину и обстоятельства гибели писателя. Увы, факты говорят в пользу того, что Хемингуэй не застрелился, а его убили. Об этом - пьеса. 

 

 1 июля 1961 года. Кетчум (штат Айдахо, США). Дом Хемингуэя. Поздний вечер.

В комнате с выходом в вестибюль и лестницей на второй этаж появляется он сам, Хемингуэй. На нём удобный домашний халат в клетку с завязанным на животе поясом.

 

Хемингуэй. Надо бы переодеться, чтобы встретить смерть достойно.

 

Безуспешно  примеряется то к одной одежде на плечиках, то к другой. Оставляет затею.

 

Всё равно переоденут, прежде чем класть в гроб. Останусь в чём есть.

Гораздо важнее ружьё. Оружие должно быть готово к применению.

 

Подходит к оружейному шкафу или сейфу.

 

Оружейка закрыта. Этого и следовало ожидать. Мэри боится, что я застрелюсь.  У неё есть для этого основание. Она продержала меня в клинике два месяца, её врачи сделали неутешительный вывод обо мне. И вот теперь она делает вид, что спит у себя в комнате на втором этаже, а на самом деле ловит все звуки, чтобы не пропустить роковой момент. Её будущее зависит от моего счёта в банке, и она не хочет закончить свои дни в Доме престарелых. - Мэри! Я знаю, ты не спишь. Выходи!

 

Прислушивается.

 

Она не выйдет. Потому что желает моей смерти. Они все желают моей смерти. Поэтому объявили меня душевно больным.

Паранойя. Ха-ха, у меня паранойя. Великих людей всегда объявляли сумасшедшими. Я не исключение. - Я не поддамся вам. Вот, выкусите!

 

 Показывает дулю или что похуже.

 

Я потерял в клинике четверть своего веса. И всё равно оказался сильнее вас. Вам не помог даже ваш электрошок, которым вы повредили мне память, и всё-таки не смогли уничтожить её.

Я всё помню. Вам не удастся одолеть меня. Не удастся и ей, Мэри. Она не закроет меня в клинику снова.

Ключи! Надо найти ключи. (О Мэри) Где она спрятала их? (Ищет.) За цветочным горшком. Нетрудно было догадаться. 

 

Возвращается к оружейному шкафу. Извлекает ружьё. Смотрит по сторонам, на окно, чтобы оттянуть время.

 

- Вот ты и у последней черты, Хэм. Каким будет твоё прощальное слово? - говорит сам себе Хемингуэй, и сам же отвечает: -  Его не будет. - Как же так, Хэм? - Не будет, и всё.

 

Иными словами, он эпизодически разговаривает сам с собой. Нечто подобное раздвоению сознания.

 

- Тебе не жаль ни себя, ни твоей жизни? - Мне жаль одного. - Чего? - Что я многое не успел. Думал ли я, что когда-нибудь уподоблюсь моему герою Гарри из рассказа «Снега Килиманджаро»? Литература имеет эффект бумеранга. Вот она ударила и в меня! Десятки задумок остались незавершёнными. Сто тысяч страниц готового либо наполовину сырого или вовсе чернового текста не дождались того часа, когда автор приведёт их в норму, облагородит, доведёт до ума. Что помешало тебе, Хэм? - Алкоголь, женщины, а также их отсутствие, как где-то остроумно пошутил я.

Слишком много времени тратил я на женщин и развлечения. С ними не до писательства. Без них, как ни странно, тоже. - Ты повторяешься, Хэм. - Больше не буду.

Но самое лучшее, что есть в жизни, это женщины. Природа сделала их искусительницами, непреодолимым соблазном для мужчин. Сама их красота, грация приводит нас в священный трепет, в восторг. А их рельефные формы, сексуальный живот, бёдра, грудь! Кто может устоять перед столь изощрённым искушением? Никто. Даже евнух и тот облизнётся при виде красотки и проклянёт свой удел. О, женщины! Мужская отрада, услада и терпкое  послевкусие! А ваш тюльпан губ! А лилия лона! Если и существует дьявол, то он женского рода.

Я был четырежды женат. Но так и не встретил свою единственную. Видимо, её не существует в природе. Хотя меня любила Марлен Дитрих. В то время мы оба были не свободны, и наши отношения не получили развития. Она всегда подписывалась в посланиях ко мне одними и теми же словами: «Навеки твоя, люблю до смерти». Может, с ней я был бы счастлив по сей день? Как знать! Во всяком случае, она бы не увезла меня обманом с Кубы, не закрыла бы в клинику под предлогом лечения невесть откуда взявшейся гипертонии. Я, конечно, поехал сам, но увещевала, заманивала Мэри.

Куба, остров свободы! На Кубе я был свободен как нигде. Мой дом в пригороде Гаваны избавлял меня от нежелательных гостей и случайных посетителей, особенно в состоянии подпития, так как от столицы до «Ла Вихии» было больше десятка миль, и это многим оказывалось не под силу. А главное - там меня не донимали своей постоянной слежкой агенты ФБР. Близость к Соединённым Штатам перекрывалась надёжной работой гвардейцев Фиделя Кастро.

В один миг всё изменилось с моим вынужденным переездом в Кетчум. Я не собирался жить в Штатах и убыл в Айдахо летом 1958 года по единственной причине: подступы к Гаване со стороны гор сильно обстреливались с обеих сторон - и повстанцами, и сторонниками Батисты, боевые действия приближались непосредственно к нашему дому. Мэри выразила беспокойство, и я уступил её просьбе.

Временно, как было условлено между нами, мы должны были пожить в Айдахо, чтобы переждать огневую пору, поскольку иностранцы, каковыми мы являлись, не имеют права вмешиваться в дела страны. Войска Батисты отступали под напором повстанцев во главе с Кастро и Че Геварой, пока вовсе не сложили оружие, что означало полную победу революции на Кубе.

Стоп! Вот где та точка, откуда следует вести отчёт моим бедам: мой первый отъезд. Именно тогда Мэри резко переменилась ко мне. Женщины умеют таиться, и я не придал значения тревожному знаку.

Наследницы Евы умеют всё обставлять так, что ты веришь им. Вот и тот отъезд с Кубы подавался как забота обо мне, моём спокойствии, возможности писать не под обстрелом, не под звуки ружейной канонады, а в тишине, в провинциальном умиротворении маленького неприметного  городка, каковым был и остаётся Кетчум. Я доверился Мэри. Я поверил, что это всё единственно её радение обо мне.

Кетчум, как и сам Штат Айдахо, не разочаровали меня: здесь отличные условия для охоты и рыбной ловли -  леса изобилуют зверем, речки рыбой.

Не чувствуя подвоха, я дал согласие Мэри и на покупку, и мы приобрели в Кетчуме в собственность дом.  Охотничьи угодья в самом деле здесь неплохие, и я первым делом пригласил в гости с надеждой вместе поохотиться моего друга  Антонио Ордоньеса с женой. Они приехали, но от охоты отказались. Знаменитый тореро, один из лучших тореадоров Испании, для отдыха предпочёл автомобильную поездку от Кетчума до Ки-Уэста и обратно. С тем гости отбыли к себе в Испанию.

Желание поохотиться осталось, и, взяв проводника, мы с Мэри отправились на охоту в горы. На одной из лесистых троп было узко, и наша троица вытянулась в нестройную колонну. Меж тем зверь был близко, и мы держали ружья наготове, сняв их с предохранителя. Мэри, как обычно,  замыкала строй, т.е. занимала самую безопасную позицию, и вдруг я позади себя слышу, как хрустнул сук под ногой, и следом раздался выстрел. Не сразу я понял, что произошло. Мэри сказала, что оступилась и, боясь попасть в нас с проводником, выстрелила куда-то выше и правее.

Я, не задумываясь, поверил ей. Она меткий стрелок. На её счету даже царь зверей лев, не говоря о менее опасных хищниках, ставших её трофеями  в нашем с ней африканском сафари. Уж кто-кто, а Мэри умеет обращаться с оружием, и раз такое случилось, то тут нет её вины. Сук. Просто сломался сук. И она потеряла равновесие и упала.

Так и не так. Со временем я стал смотреть на это происшествие по-другому. Что если она специально целилась мне в спину, и её всего-навсего подвёл валежник? Что было бы, если она не оступилась? Скажу больше, что если она передумала стрелять в последний момент и сама завалилась на бок, чтобы промахнуться? Это не такие уж выдумки! Я видел многое, разное. Встречал и подобное. Пуля впилась бы мне между лопаток, и я бы рухнул на той лесистой горе. Газеты с уважением ко мне или к ней написали бы: несчастный случай на охоте. Похоже на правду? Очень.

- Хэм, ты клевещешь на человека. - Нет, я не клевещу.

То, что Мэри способна убить, я не сомневаюсь. Однажды она приревновала меня к актрисе Лорен Бэколл. Была большая компания, все веселились, моя пикировка с Лорен скорее походила  на розыгрыш. Тем не менее Мэри остановила её и, преградив ей путь, заставила тянуть жребий. Вперёд были вытянуты две руки с зажатыми пальцами. Нужно было выбрать один из кулаков. Актриса выбрала левый. Мэри разжала пальцы, там была пуля. «Своего мужчину я не уступлю никому, - вдобавок ко всему сказала Мэри. -  Запомни». Угроза была нешуточной, и Бэколл прекратила со мной игру.

Я планировал вернуться на Кубу сразу, как только на острове закончатся боевые действия. Мэри же этого не желала. Она пускала в ход разные уловки, вплоть до соблазнения постелью, но ничего не помогало, и она, возможно, решилась на нешуточный шаг. Революция на Кубе могла обнулить наши сбережения, Мэри же не хотела допустить ничего подобного.

В нашей семье зарабатывал я. Мэри целиком и полностью зависела от моего кошелька. Уезжал я, уезжал и кошелёк. Естественно, я бы не оставил законную жену без средств к существованию, останься она в Кетчуме и вернись я на Кубу. Однако после того случая на охоте Мэри всё же поехала вместе со мной на Остров свободы, и целый год оставалась при мне в нашем доме «Ла Вихия» под Гаваной.

Шёл 1959 год. Внешне всё было как раньше, но на поверку иначе. Я так же вставал вместе с солнцем, чтобы успеть до жары написать заветные 1800 слов. Не всегда мне это удавалось, но я всякий раз старался, по крайней мере прилагал усилия. Я помнил, что наш достаток зависит от меня, и принуждал себя, даже когда мне нездоровилось. Похмельный синдром тоже не был для меня уважительной причиной, поэтому-то местом жительства я избрал загородную усадьбу, чтобы друзья-приятели по пьяному делу не слишком часто могли добраться до меня, и чтобы я не спешил к ним.

Поправить голову можно и в баре недалеко от дома, равно как и писать там, что я временами и делал, всё чаще тяготясь присутствием Мэри, моей четвёртой многолетней женой.

Я сказал четвёртой. Это тоже сыграло свою роль. Будь она хотя бы второй, я бы ещё, возможно, подумал о замене. Но раз не складывается со всеми, значит виноваты не они, а я. Рассудив так, я перестал даже думать о новом браке, не то чтобы как-то способствовать ему.

Этим и воспользовалась Мэри. Она стала угнетать меня всеми возможными способами. Ничто не утишало её, не радовало, не приводило в умиротворение. Её не остановил даже роскошный подарок - преподнесённый ей мною сверхдорогой автомобиль.

В итоге она не оставила мне выбора. И я стал подумывать о том, чтобы отделиться от неё, т.е. жить отдельно. Идеальным был бы вариант, если бы она переехала в Кетчум, а я остался на Кубе.

Мэри была достаточно умна, чтобы понять, что я начинаю стареть, что уже не так много молодых особ, желающих пойти за меня замуж, особенно среди таких юных красавиц, как Адриана Иванчич - художница, которой я обязан столь прелестным оформлении книги «Старик и море». Приближение степенного возраста означало для меня скорую возможную потребность в уходе за мной. Мэри не забывала напоминать мне об этом и перед обедом и ужином, равно как и в любое время дня и ночи. В результате я начинал верить её словам и разуверился в себе. Причиной послужило повышенное давление, а также сахарный диабет, не говоря о более мелких проблемах со здоровьем.

И наступил момент, когда я окончательно сдался. Сдался в душе. Однако не показал вида. Это был наш второй отъезд с Кубы. Мэри отправилась в Кетчум, а я в Испанию на корриду. Ехать в Айдахо у меня не было ни малейшего желания, поскольку отношения между нами разладились окончательно. А здесь подобралась весёлая компания из старинных приятелей и двух приятных молоденьких актрис. Мы славно проводили время на бое быков, в гостинице, в ресторане. Но что-то всё равно мешало радости, и мне стоило труда скрывать грусть.

Почему-то щемило сердце. У меня хорошо развита интуиция. Она подавала мне какие-то знаки. Но я не мог понять их и забывался вином, корридой и женщинами. Попросту говоря, тянул время, чтобы подольше оставаться в Испании. Мэри писала мне письма, донимала звонками, и я сдался. Толчком послужила  её забота о моём здоровье. Она договорилась с врачами, что по приезде меня сразу осмотрят.

Тут я должен сказать, заботливая жёнушка поставила мне диагноз - мания преследования, или, короче говоря, паранойя. На чём основывалась Мэри? Я имел глупость поделиться с ней наблюдениями: оба моих приезда в Кетчум сопровождались слежкой за мной со стороны сотрудников ФБР. Я знаю их почерк и повадки и без труда вычислил их.

Мэри подняла меня на смех. А потом обвинила в паранойе.

Как так и почему? Жена должна прислушиваться к тревогам мужа, вникать, пытаться понять его сомнения, доводы. С Мэри этого не произошло. Почему, почему, почему?

Тогда такого вопроса передо мной не возникло. Я списал всё на женское мышление, его скудость и ограниченность, стереотипы сознания.

Очередной выход в город (кажется, в ресторан) обернулся для меня всё тем же  хвостом из двух фэбеэровцев. Я указал Мэри на них. Она опять не поверила или сделала вид и вставила шпильку по поводу моего психического здоровья, не пожелав даже оглянуться на приметный эскорт.

Обратный путь мы проделали в том же сопровождении. Единственная разница - на авто. Чтобы убедиться в преследовании я нанял такси и попросил водителя сделать пару кругов по городу. Он исполнил мою просьбу. Неприметный форд сопровождал нас повсюду, не сильно отставая от таксомотора, вплоть до нашего дома, а точнее до въезда во двор.

От такой наглости я пришёл в ярость. Мэри набросилась на меня с упрёками за испорченный из-за моей мании вечер. Мне пришлось накричать на неё и даже ударить. Только тогда она, хлопнув дверью, оставила меня в покое и убежала в слезах к себе наверх.

Притворщица! Ей ничего не стоило заплакать, равно как и рассмеяться без повода и причины. Теперь-то я её вижу насквозь. Но раньше я считал её чуть ли не ангелом, особенно в пору нашего первого знакомства. Лондон. 1944-й год. Мы оба военные корреспонденты, и вот наши пути пересеклись на встрече союзников. Она была мила и трогательна одновременно. Вместе с тем в ней была какая-то несвойственная женщинам решительность, и это подкупило меня. Мы обменялись адресами, и началась наша переписка.

Чем больше я узнавал её, как мне казалось, тем больше она мне нравилась. Любовь делает нас слепыми, и вскоре я боготворил предмет моего обожания. Я уже смотрел на Мэри как на будущую жену, хотя был ещё женат на Марте Геллхорн, чьё имя хорошо известно в Штатах и за пределами благодаря  её репортажам из самых горячих точек мира, будь то извержение вулкана, тайфун или военный переворот.

В январе 1946-го мы оформили с Мартой развод, и 14 марта я женился на Мэри Уэлш. Мэри, Мэри! У неё бродвейское имя, хотя родилась она в Англии и вышла из самых низов. Её отец был лесничим. Как смогла она с таким происхождением сделать столь успешную карьеру, став корреспондентом «Лондон Дейли Экспресс» и участвуя в пресс-конференциях самого премьер-министра Великобритании Уинстона Черчилля? Вопрос, на который у меня пока нет ответа. Она была талантлива? Бесспорно. Но талантливых много, а пропуск наверх получают считанные единицы. Она оказалась в их числе. Почему? Как? Не принадлежность ли к особой касте открыла перед ней дверь? В ближайшее окружение главы государства без этого не пропустят. Кто вы, мисс Мэри, госпожа Уэлш?

В свой первой приезд в Кетчум я писал воспоминания о Париже - городе моей молодости, где жилось и дышалось мне чрезвычайно легко. Вся жизнь была впереди, и я захлебывался от радужных ожиданий. Второй мой кетчумский период был ознаменован очерком «Опасное лето», который я взялся писать для журнала «Лайф». Воспоминания о двух лучших тореадорах Испании  были так дороги моему сердцу, что я, сам того не заметив, многократно превысил объём, стараясь вскрыть причину их смертельного противостояния друг другу, и получилась большая, острая книга. Издатель обвинил  меня в намеренном превышении плана с целью выманить троекратный гонорар и потребовал сократить текст до договорного минимума. Я бился над очерком не один день, но резать по живому мне никогда не удавалось, и я попросил об услуге одного из моих старых знакомых, поднаторевших в Голливуде, Аорона Хочнера. Он существенно подрезал текст и договорился с издателем о более высокой оплате.

Это был первый звонок мне. Литература начинала выходить у меня из-под контроля. Если раньше я, можно сказать, диктовал свои условия, то теперь последние диктовались мне. Ярче всего это отразилось на вдохновении. Оно стало являться реже, я писал на одном голом профессионализме, а потом и он стал отворачиваться от меня. Я подолгу сидел над оборванной строкой и никак не мог найти достойного продолжения, совсем как герой рассказа Куприна «Кляча». Здоровье ли начинало изменять мне или память, но писательство стало постепенно превращаться для меня из удовольствия в пытку. Наверное, так на мне сказалось моё многолетнее пристрастие к спиртному.

Я сам не заметил, как стал зависеть от алкоголя. Если раньше он давал мне силу и бодрость, то теперь отнимал то и другое, но без него обходиться было уже трудно. Мне нечем было заполнить мои дни. Мне некуда было скрыться от моих сомнений и подступов старости.

Книги? Да, по-прежнему то в одной стране, то в другой выходили мои книги. Я стал лауреатом Пулитцеровской премии, а потом и Нобелевской. Столь высокое признание «Старика и море» слегка вскружило мне голову, как успех у красотки, которой ты долго добивался, и вот она наконец уступила твоей настойчивости. От неожиданности я заметно подрастерялся и не вдруг смог собраться с мыслями, чтобы продолжить работу.

Писательство! Лёгкий и вместе с тем изнуряющий труд, потому что пишешь кровью своего сердца, болью памяти, огнём воспоминаний, если только ты настоящий писатель, а не бумагомарака, причисляющий себя к стану великих. Я рано заболел писательской болезнью, и к моим шестидесяти годам она, похоже, серьёзно изъела меня. Я обломал зубы, надсадил сердце. Мне понадобился допинг, и я подсел на алкоголь. Будь проклята моя привычка взбадривать себя виски, умиротворять бренди, успокаивать вином или дайкири! Я сам не заметил, как стал заложником, жертвой.

А когда заметил, то было уже поздно.

Алкоголь разрушает, даёт временное облегчение и вгоняет ещё глубже в депрессию. Я пытался вырваться и не смог. Оставаться на свободе, т.е. вне зависимости от алкоголя мне удавалось недолго. Результативность моего труда снизилась и временами даже приближалась к нулю. Это нагоняло на меня уныние, и я снова обращался к вину, чтобы найти в нём, если не утешение, то хотя бы забытьё, забвение от дум и печалей. Я славлю и проклинаю тебя, алкоголь. Не будь тебя в моей жизни, не было бы ни моих взлётов, ни моих падений. Ты главная причина моих бед и удач.

Так много сказано во славу вина и столько послано проклятий по его адресу, что не выпить сейчас нельзя.

 

Достаёт откуда-то бутылку, наливает, пьёт.

 

Доктора позволяют мне только две унции в день. Сегодня я выполнил норму в ресторане. А сейчас и вовсе перекрою её. И пусть. - Пусть?

 

Хемингуэй сразу захмелел.

 

Вот оно, зелье! Глоток вина - и совсем другим на глазах становится мир. Поплыла, как в тумане, ночь за окном. И качнулись светильники во дворе. Или это нетвёрдо стою на ногах я? Покачивается, встав. Слаб ты стал, Хэм. Куда девалась твоя сила и стойкость? Растратил. Пропил. - Нет, я так не считаю. Просто пришло время сдавать позиции. Был боец, стал ослабленный ветеран. Но есть ещё порох в пороховнице. Я ещё могу постоять за себя и за своё право принадлежать себе, а не клинике.

Больше никто не закроет меня туда.

Мне стоило труда вырваться из лап эскулапов. Мне пришлось даже притвориться больным, чтоб они поверили в моё выздоровление и выпустили меня.

Это всё она, Мэри. Ей нужны мои деньги и не нужен я. Сейчас она там, на втором этаже, ломает голову, как бы упрятать меня в клинику снова, чтобы объявить недееспособным и завладеть правом на все мои книги. На этот раз она не обманет меня. На этот раз я этого ей не позволю.

 

Потрясает ружьём.

 

А что если подняться наверх, наставить на неё ружьё и заставить признаться во всех ухищрениях против меня? Признается? Не факт. У неё есть железный стержень, и сломать его вряд ли возможно. Хотя...

Как странно меняется человек под давлением обстоятельств! Моей жене Мэри грозит в скором времени одиночество. Она в том возрасте, когда вряд ли кто-либо женится на ней, и она усиленно готовит своё будущее. Ей во что бы то ни стало нужно завладеть моим счётом, моими деньгами, иначе наследство может достаться не ей, а моим детям. Часть собственности, бесспорно, принадлежит им, но это ещё вопрос: захочет ли Мэри с ними делиться?

Как низко может пасть человек ради корысти! Мэри самый наглядный пример. Чёрт подтолкнул меня связать с ней мою несчастную жизнь. Хотя почему несчастную? Я участвовал в трёх войнах и не погиб. Дважды попадал в автомобильную аварию с серьёзными последствиями. Дважды пережил авиакатастрофу, и всё равно уцелел. Это ли не счастье? Я уже не говорю о таких подарках судьбы, как литературный талант, любовь женщин и преклонение читателей по всему миру, от Кубы и США до России и её бескрайних просторов! Это ли не завидный удел! Удача. Везение.

И вдруг лишиться всего? Таков внезапный удар, опрокидывающий на ринге. И ты лежишь, и рефери ведёт счёт, и от тебя зависит, поднимешься ты или нет, и что это будет: нокаут или нокдаун. Вставай, старина Хэм. У тебя ещё есть дела. Ты не всё завершил на своём лоскутном пути...

Хочется выпить ещё. Но воздержусь. А то  не смогу поставить точку как надо. Мэри, ты добилась своего.

 

Хемингуэй вдруг начинает беззвучно плакать.

 

Почему обязательно нужно умирать? Почему люди не живут вечно, как море, как камни? Бедняга Сантьяго, ты я. Я тоже превратился в развалину, в старика. Меня сгубила жизнь под названием море. Точнее наоборот: море под названием жизнь. Чем так мучиться и медленно угасать, лучше разом прекратить, оборвать, закончить.

 

 Переламывает ствол и, вставив патрон, отщелкивает механизм обратно.

 

Ну вот и всё, Хэм, ставь жирную точку. - А, может, повременить? - Она всё равно закроет тебя в клинику. - Этому не бывать!

 

Берёт ружьё. Садится на стул или кушетку. Приставляет дуло к подбородку, уперев приклад в пол. Скидывает шлёпанец с правой ноги, чтобы освободить большой палец и нащупать им курок.

 

Час Икс настал. Осталась выжать свободный ход курка, и жизнь оборвётся, как перетянутая струна. И кровь шарахнется в жилах, хлынет из раны, заливая собой пол. И рухнет, обмякнув, тело. И погаснет мысль и вместе с нею сознание. И не станет ничего вокруг. Ни ощущений. Ни цвета. Ни запаха. Но не станет и мучений. Этого издевательства надо мной возненавидевшей меня жены, этой пытки электрошоком, этого унижения и бесправия.

- Ну же, Хэм! Чего ты медлишь? - Прощай, жизнь! Прощай, мир! Хэм, прощай!

 

Курок выжат. Осечка!

 

- Как? Что такое? Почему выстрела не последовало? Отсырел патрон? Извлекает. Смотрит. Патрон как патрон. Никаких дефектов. Боёк тоже в порядке. Как и спусковая пружина. Как понимать тебя, случай?

 

Придвигает к себе бутылку.

 

Вино всегда помогало мне в трудную минуту. Должно быть, поможет и сейчас.

 

Наливает, пьёт.

 

Не подействовало.

 

Наливает ещё и так же, залпом, выпивает.

 

Выходит, ты не на шутку испугался, а, Хэм, раз алкоголь тебя не берёт? Уж признайся. Ты всегда был честен перед собой. Будь и сейчас. - Струхнул. Признаюсь, струхнул. Я ожидал звука выстрела. И уже представлял, как пуля 12 калибра разворотит мне голову. А тут слабенький щелчок - и тишина. И голова на месте и всё окружающее тоже. Рехнёшься тут! - А ты был герой, Хэм. Ты побывал на трёх войнах. И ни разу не показал себя трусом. - То война. Там нельзя бояться. Там ты боец. - Зачем тебе была нужна Первая мировая, служба в Красном кресте, Италия? - Я был юнец, мне хотелось испытаний и славы. Я искал их там, на войне. - Ты нашёл и то, и другое. И мог успокоиться, получив. Но ты не унялся. Ты отправился, как представился случай, на гражданскую бойню в Испанию. Для чего? - Я помогал республиканцам. Противостоял фашизму. - Но фашизм победил. - Гитлер и Франко оказались сильнее. Однако мы сделали всё, что могли. - И потом взяли реванш, в 45-м? на Второй мировой? - Было дело.

Хватит пить, Хэм. - Я всего глоток. Запрет обостряет желание. А человек слаб. Но я больше не буду. На сегодня довольно!

 

Отодвигает бутылку.

Встаёт, извлекает из кармана листок бумаги.

 

Предсмертную записку надо уничтожить. Смерти не будет. Я ещё поживу, если дадут.

 

Поджигает листок в пепельнице. Смотрит на пламя.

 

Вот так и человеческая жизнь! Вспыхивает на секунду-другую в масштабах вечности и примерно так же быстро гаснет. Я и не заметил, как пролетели шестьдесят лет. Словно это не я. Словно это не со мной.

Что я сделал не так? Где? А был ли я по-настоящему счастлив? И что такое вообще счастье?

Счастье это гигантский марлин, который извивается у тебя в лодке, побеждённый тобой. Он не смог ни сойти с крючка, ни порвать твою снасть, ни порезать её плавником, ни утащить тебя вместе с лодкой в открытое море или в океан. Счастье это меткий твой выстрел на охоте в поединке со львом, носорогом или каким-либо другим крупным животным. Счастье это когда ты влюблён, и твоя женщина затмевает собою и зелёные холмы Африки, и коралловое Карибское море и небо над ним. Счастье это когда ты берёшь женщину снова и снова - и снова хочешь её. И так до полной усталости, до изнеможения, когда остаётся только уснуть в её объятиях, чтобы внезапно снова проснуться от желания, и снова возобладать, насладиться и насладить её плоть, заставив ликовать всё тело от неописуемой радости.

За это или за что-то другое любили меня женщины? За мой весёлый нрав? За мои остроумные шутки? За деньги, которые всегда водились в моём кармане? За тот романтизм, который я исповедовал везде и всюду? За моё рыцарство по отношению к женщине?

Нет, определённо я был счастлив. Счастлив я был. И должен быть благодарен судьбе за это.

 

Наливает вина в бокал. Опорожняет до дна.

 

- Ты обещал больше не пить. - Помню.  - Вино враг? - Соглашусь. Но вино и друг. Потерпев авиакрушение в Африке и не надеясь на скорое спасение, мы выжили в первую очередь благодаря алкоголю. Мы позволяли себе по глотку раз в два дня, и это давало нам силу и надежду до следующего раза. Мы разводили огонь, чтобы обезопасить себя от диких животных и подать сигнал, но самолёты пролетали над местом катастрофы, не различая нас в зарослях джунглей и считая погибшими. Что оставалось нам? Ждать и надеяться? И мы ждали и верили.

Потом мы попытались взлететь на нашем аварийном самолёте. И он рухнул повторно, едва оторвавшись от земли. И мы чуть не погибли во второй раз. И почему-то уцелели. Почему? Нас было трое, и мы все трое выжили, получив множественные ранения. Как так могло статься? И где тут ответ?

Это был 1954 год - разгул маккартизма в Соединённых Штатах. Охота на ведьм для многих обернулась увольнением с работы, тюрьмой, пытками.

И это за одно сочувствие к коммунизму. Бежал от преследований в Швейцарию Чарли Чаплин. Политические репрессии коснулись едва ли не каждого честно мыслящего человека. И вот думаю я: может, наш самолёт в Африке упал неслучайно?

Джозеф, признайся, ты имел на меня зуб. Это твоими стараниями стало толстым моё досье в картотеке? Ну, признайся, чего тебе стоит!

Кстати, как ты там? Видишь, я пью за тебя, Маккарти, хоть ты был сукин сын, и мы собачились с тобой. Скажи, тебя убрали свои, твои? Я знаю, это именно так. Ты слишком много знал. У вас всегда так: сначала ты, потом тебя. И каждый из вас думает, что он особенный, что с ним этого не случится. Ан нет, тебе не дали дожить даже до 50-и. Якобы ты умер от гепатита. Они отравили тебя? Ввели сыворотку? Уж мне-то не ври. Я вижу тебя насквозь. Мы с тобой заклятые друзья, лучшие враги. Как ты рыл под меня! Как натравливал на меня твоих ищеек! Они ходили за мной и днём, и ночью. Я видел их и делал вид, что не замечаю. Так было нужно, Джозеф. Я стреляный воробей. И до поры мне удавалось водить их за нос. Но лишь до поры. Потом они плотно насели на след, и мне пришлось поджать хвост.

Я видел сегодня твоих двоих в ресторане.

Это  были точно они, фебеэровцы. Спецагенты всегда ведут себя одинаково, стараясь не привлекать к себе внимание. Надо признать, они заняли удобную позицию, усадив свои чресла на стулья за столиком в центре зала. Оттуда им хорошо был виден весь ресторан, в том числе и наша компания из трёх человек, включая меня, Мэри и Джорджа Брауна. Мы сидели в уголке, не провозглашая шумных тостов, не налегая на алкоголь, и всё равно я всеми фибрами чувствовал слежку и ощущал боком и спиной редкие, осторожные, но пытливые взгляды.

Умники - они не учли одного: Кетчум настолько мал, что здесь все знают друг друга, и незнакомое лицо сразу бросается в глаза.

Доложи, Джозеф, своему шефу Гуверу. Пусть он внесёт коррективу в Устав и расскажет на оперативном совещании о том, как слабо против меня сработало его хвалёное ведомство.

Слежку за собой впервые  я заметил ещё в 1937 году. Это было вскоре после Второго конгресса американских писателей. Мне не простили моё слишком вольное выступление на тему войны в Испании. Я изобличал фашизм, симпатизируя республиканцам и ратуя за интербригады. При этом я упрекнул коллег из Соединённых Штатов за то, что никого из них я не видел на передовой. Ещё я сказал о нежелательности правды, и что доискиваться её опасно. За это и поставили на учёт не слишком заметную в то время мою персону?

Маккарти, согласись, я насолил тебе. Помнишь мой фельетон о твоих похождениях в африканских джунглях, где ты искал инакомыслящих животных? А потом ещё было моё письмо, прямое, открытое и  где-то даже наглое, как вызов. Я приглашал тебя помериться силами: тебя, морского пехотинца, похоже не нюхавшего пороху, со мной - санитаром, обожжённым огнём Первой мировой в 1920 году в Италии.

Письмо или фельетон ты не простил мне? Или моё проживание на Кубе? Мою симпатию к России? Мою жажду справедливости и ратование за эволюцию и прогресс? Мою приверженность к русской литературе и следование её великим заветам?

Скоро мы встретимся, Джозеф. Приготовь мне ответ.

Паранойя. Ха-ха, у меня паранойя. Ещё пару таких сеансов психотерапии, и я сам поверю, что я шизофреник. Пожалуй, надо остановиться. - Больше не пей, Хэм. Белая горячка ужасное дело. - Больше не буду и немного посплю.

 

Укладывает руки на стол, а на руки голову и засыпает.

Слышен его всё усиливающийся могучий храп.

Хемингуэй спит устало и как бы ненасытно, словно вечность не спал.

Проходит какое-то время. Раздаётся не то шорох, не то скрип.

 

Хемингуэй встревоженно просыпается:

- Кто здесь?

 

Встаёт. Берёт в руки ружьё.

 

Отзовись. Я буду стрелять.

 

 Взводит курок.

 

Это ты, Мэри? Не дождёшься, когда я сдохну? Или твои люди проникли к нам в дом? Я не удивлюсь, если ты их впустишь, чтоб они расправились со мной. Тогда ты станешь свободной и богатой. Избавишься от меня и получишь все мои деньги. Тебе же мало завещанных мною 30 тысяч. Ты хочешь захапать всё.  - Ты тоже хорош,  профукал 50 тысяч. Это всё равно что две Нобелевские премии. - Да, было дело. Отдал мошеннику лично в руки. Но ведь он не с улицы был. Рекомендовали его. - Думал вложить деньги в нефтяные акции. - Уж вложил. Ни акций. Ни денег. - Это всё ты, Мэри. Тебе ни с того ни с сего захотелось  задарма приумножить капитал.

Я знаю вас, женщин. Муж вам нужен для того, чтобы тянуть с него деньги. Даже секс с ним вам не интересен. Вы предпочитаете секс на стороне. В этом смысле шлюхи честнее вас, так называемых честных женщин. Они продаются за деньги, а вы выманиваете их под благовидным предлогом. Самые решительные не останавливаются даже перед убийством. Ты такая? Из них? Выходи, Мэри. Я знаю, ты за колонной. Выходи или... я спускаю курок.

 

Из-за угла или колонны выбегает кошка.

 

Принцесса! Так это ты, пушистик?! А я тебя принял за твою хозяйку. Хорошо, что ты выскочила до того, как я... Я бы не промахнулся. Охота научила меня стрелять на шорох, на звук. Тебе повезло, детка. Иначе ты уподобилась бы бедняге Вилли. Ты помнишь Вилли? Грязно-серый кот, который подолгу пропадал неизвестно где, но всегда возвращался. А однажды вернулся на двух левых лапах, так как обе правые были вывернуты вместе с суставами. Кто его изувечил так? Переехал машиной или ударил палкой? Вилли был не жилец. Мне пришлось отправить его к праотцам. Короткоствольный «Кольт» оказался под рукой очень вовремя, бедолага Вилли быстро избавился от мук.

Как бы и мои мучения не закончились так же! Мужчина имеет право умереть или в бою, или пустив себе пулю в лоб, сказал я где-то однажды. Я бы выбрал первый способ, но судьба всегда распоряжается по-своему.

(Кошке) Ну иди, беги по своим кошачьим делам. Я займусь своим, человеческим, делом.

 

Придвигает к себе бутылку.

 

- Алкоголь, Хэм, ты называешь делом?

 

Наливает. Пьёт.

 

- Алкоголь проясняет мозги, за это его и люблю. - А по-моему, наоборот, туманит. - Туман улетучивается, и приходит ясность. - Любитель алкоголя по любому поводу найдёт отговорку. - Я не любитель, профессионал.

 

Ещё наливает, пьёт.

 

Вот теперь норма.

 

Отодвигает или убирает бутылку.

 

(О Мэри) А она ни разу не вышла и даже не выглянула. Или я не заметил, как она производила разведку, не привлекая внимания? А, чёрт с ней! Скоро утро, и я отправлюсь подавать заявление о разводе, чего она так боится, а вечером уеду на Кубу. Скоро я буду один и свободен, как шхуна в море. - Ты переплывёшь океан, Хэм? - Даже если и не осилю, не хочу пресмыкаться перед мышью. Мэри мышь. Всякая алчная женщина мышь. Это наша сегодняшняя ссора не оставила нам пути к примирению.

А всё те несчастные 50 тысяч. - Несчастные? На них можно купить две виллы, подобные «Ла Вихии», которая вот уже второй год дожидается твоего возвращения на Кубу. - Дождётся ли? - Вы с Мэри помиритесь. - Нет! 50 тысяч навсегда рассорили нас. - Это же не последние деньги.  - Она не заявила их к уплате налога. - И что из того? - А то, что она подставила Хэма: я теперь преступник, и меня в любой момент могут бросить в тюрьму. - Но ведь денег нет! Они украдены. - Это для государства ничего не значит. Оно желает взять своё. - Какой несправедливый закон! - Ничего подобного нет на Кубе. Вот ещё почему я стремлюсь туда. Я переведу все свои деньги в Англию и буду жить в старости на проценты. - Хорошее решение. - Если осуществится. Если полиция не нагрянет раньше. Если Мэри не сдаст меня. 

Нет, выпью ещё.

 

Наливает, выпивает.

 

Может, у неё появился кандидат на моё место? Слишком смело ведёт себя. Если да, то кто? Живущий по соседству орангутанг Дон Андресен, который выкручивал мне руки, желая упрятать меня в клинику по команде, которую отдала Мэри? Или это Джордж Браун, который, напротив, привёз меня из клиники, преодолев за рулем моего авто более 400 миль? Кто-то у неё явно есть. Иначе бы она поостереглась. Браун ужинал сегодня с нами в ресторане, отмечая моё возвращение, и сейчас ночует в нашем гостевом домике. Для чего? По просьбе Мэри шпионит за мной? Да или нет? А ну-ка я пошпионю за ним.

 

Подходит к окну.

 

Свет погашен. Спит? Или притворяется, как она? Впрочем, вторая половина ночи - самый сон. Солдат на посту - и то засыпает в это время, не в силах бороться с собой.

Опасность! Какая-то подступает опасность. Я охотник и чувствую зверя за сотню ярдов до него. Точно! Всё сходится. Я понял! Они все заодно. Два фебеэровца в ресторане, Браун, Андерсен, Мэри - одна компания. Как я раньше не догадался! Вот почему Мэри сделала столь успешную карьеру - она всегда работала на спецслужбу. Отсюда её умение стрелять и жёсткий, неженский характер с манией угнетать, подавлять. Великим людям всегда подкладывают ищейку. Вот какую собаку пригрел я у себя в доме!

- Хэм, опомнись! Вы женаты пятнадцать лет. - Все эти годы она следила за мной. - Зачем тогда следить фебеэровцам? - Действительно, для чего? - У тебя паранойя, Хэм. - Ха-ха, паранойя. Включаем радио. Танцуем, поймав музыкальную волну.

 

Выполняет.

 

Хемингуэй захмелел. Однако куражится он не столько спьяну, сколько от отчаянья. Жизнь рушится на глазах. Всё ближе фиаско. Он уже не годится ни на что. Старость, болезни. Зависимость от алкоголя. Депрессии. Одиночество. Мери не смогла или не захотела заполнить пустоту рядом с ним.

 

Хэм выключает радиоприёмник.

 

- А вот была хорошая песенка.

Поёт:

 

Красотка Мэри в Канзас-Сити

смазливой девочкой была.

И вы, увы, меня простите,

развратной шлюхою слыла.

 

Мы посетили все таверны

и все притоны, шулера.

Мы не боялись денег скверны,

мы с ней играли до утра.

 

Я был влюблён в красотку Мэри,

с ней проводил я вечера.

Я открывал пред нею двери.

О, это было как вчера!

 

Мэри, это не про тебя. Это просто твоя тёзка. Но она лучше тебя. Потому что... - Не хочу! К чертям Мэри и все разговоры о ней!

 

Отхлёбывает вино прямо из бутылки.

 

Эх, вернуть бы молодые годы! Как бы я жил! - Как, Хэм? Расскажи. - Я бы жил совсем по-другому. - Как именно? - Во-первых... Во-первых, я бы никогда не женился. А если женился, то только на Марлен Дитрих. Или на Андриане Иванчич. Нет, лучше всё же быть холостым и иметь целый гарем любовниц. Гарем ни к чему не обязывает, кроме финансов. Нервы целы. Здоровье тоже.

- Во-вторых... Что во-вторых?

- Во-вторых, я бы сосредоточился на произведениях малой формы. Лучшее из мною написанного - рассказы, повести. В романах я слишком многословен и излишне автобиографичен, хотя довольно искусно скрываюсь за персонажами. В-третьих...

 

За окнами - слышно - подъехал к дому автомобиль.

 

Что за чёрт? Кто-то приехал? Ночью!

 

Подходит к окну. Смотрит.

 

Это они. За мной. Предчувствие не обмануло.

 

Стоит в раздумье.

 

Живым не дамся.

Свет! Надо включить свет. Это будет означать, что я услышал, и я не сплю.

 

Выполняет.

 

Готово! Теперь надо закрыть входную дверь и чёрный ход.

 

Идёт. Останавливается.

 

Хотя, что для них дверь?.. И всё-таки я закрою. Для них дополнительное  препятствие, а для меня  время, чтобы приготовиться к бою.

 

Уходит. Закрыв, возвращается.

 

Жалюзи надо закрыть, чтобы они не видели где я и чем вооружён.

 

Задраивает жалюзи.

 

Зря я уехал с Кубы. Там бы они меня не достали.

 

Слышно, машина уезжает.

 

Странно! Если полиция, должны были постучаться.

 

Смотрит через щель в жалюзи.

 

Включённый свет отпугнул их. Я знаю, они вернутся. Пока почищу ружьё. Оно должно выдержать продолжительный бой. 

 

Берёт из шкафа шомпол, ветошь, масло и принимается чистить ружьё. Чистит умело, профессионально.

 

- Мы ещё посмотрим, кто кого! На моей стороне неизвестность. Им придётся действовать наугад.

 

Смотрит просветы в стволах. Чисто! Здесь тоже.

 

Внезапно начинает звонить телефон.

 

Это они. Проверяют. Отвечу. Чтобы знали, не сплю.

 

Снимает трубку.

 

Алло! Вас слушают. Что вы молчите?

 

В трубке короткие гудки.

 

Это они. Точно. Или Мэри звонил её любовник, да наткнулся на меня и положил трубку?

- Хэм, а ты ничего не напутал? - Нет, я знаю, что очень мешаю ей. И ФБР тоже. Я дискредитирую американскую мечту, американский образ жизни. Я поцеловал национальный флаг Кубы. Причём сделал это искренне и совершенно сознательно, хоть и неожиданно для самого себя. В аэропорту в Гаване меня встречала целая делегация, и репортёры не успели запечатлеть на фото мой стихийный поступок. Они попросили повторить. А я не стал. И так и сказал им, давая понять, что дубля не будет: «Я не артист. Я писатель». Ох, не простили мне моих симпатий!

 

Снова телефонный звонок.

 

Это они уже давят на нервы. (В трубку) Алло! Я слушаю! Кто ты там? Говори.

 

Снова короткие гудки - на том конце положили трубку.

 

Они не доведут меня. Я выдерну шнур. Выполняет. А если понадобится вызвать полицию? В таком случае полиция заодно с ФБР. Это ФБР, точно. Иначе бы копы были уже здесь. Меня хотят арестовать, подкинув наркотики или обвинив в неуплате налогов. Я должен воспрепятствовать этому.

 

Заряжает ружьё, переломив пополам и вставив в стволы по патрону, отщёлкивает устройство обратно.

 

Мама, мне бы тебя сюда! Помнишь, как я подростком набедокурил в лесу, убив не в сезон глухаря, и инспектор пришёл к нам, и ты выгнала его, наставив на него ружьё и передернув затвор? Больше я никогда не нарушал охотничьих предписаний, и всегда был решительным в переделках, взяв пример с тебя. Я и сейчас не трушу. Но с тобой вдвоём мы отбили бы атаку скорее.

Отец, я помню и тебя. Ты научил меня стрелять, выслеживать зверя, вываживать рыбу. А прежде первые уроки во всём этом преподал мне дед. Его тоже звали Эрнест, в его честь вы с мамой назвали меня. Вчетвером мы смогли бы противостоять целому стрелковому взводу. Но вас нет, и я постараюсь справиться один.

Сегодня решается моя судьба, быть мне или не быть. Я не Гамлет, но поставлен перед ещё более жёстким выбором. Выбора, собственно, нет. Есть у меня только одно право - умереть - и они постараются, чтобы я им непременно воспользовался.

 

Слышно, подъехала машина.

 

Я слышу, они вернулись. Я встречу их у парадного входа.

 

Идёт по направлению к выходу с ружьём наперевес.

 

Хемингуэя не видно, лишь слышно:

- Господа! По какому праву? Кто вас впустил?

 

Громкий звук выстрела из ружья. Или даже дуплет.

Затемнение. Темнота.

 

Проходит некоторое время. Перед нами то же самое помещение. Но жалюзи на окнах открыты. Брезжит солнечный свет. Солнце становится всё ярче, достигает апогея.

Падает радиоприёмник с тумбочки на пол и от удара включается.

Комментатор: Прерываем бейсбольный матч, чтобы передать чрезвычайное сообщение. Сегодня в своём доме в Кетчуме, штат Айдахо, умер лауреат Пулитцеровской и Нобелевской премии Эрнест Миллер Хемингуэй. По словам его жены Мэри Уэлш, смерть наступила в результате несчастного случая: писатель чистил ружьё, забыв его разрядить.

Мы связались с шерифом города Кетчум. Он уже побывал на месте происшествия и не нашёл в доме каких бы то ни было следов умышленного убийства. Хемингуэя не стало в 8.30 утра. Через девятнадцать дней ему должно было исполниться 62 года.

 

Музыка. Занавес.